– Ой-ой-ой! – прошептал Полуотбояринов, закрывая глаза. – Слышишь, Коля, гигантскими!

– Слышу, – сказал кроткий Коля, глотая слюну.

Путникам подали бутылку новой воды. Они грустно чокнулись.

– За процветание будущего памятника! – заметил Полуотбояринов.

– Спасибо! – растроганно ответил человечек в кепке. – Спасибо!

И неумело полез чокаться.

Осмотрели тропический институт и оросительные работы. В промежутке еще раз полюбовались на площадь с камнем. Потом побывали в университете и музее. Во время дружеской беседы в литературной группе «Под сенью кипариса» Полуотбояринов был молчалив и задумчив. Ехать в театр наотрез отказался.

– Что же это? – восклицал человечек в кепке. – Ведь новая филармония. Вчера только организована.

– Не люблю я, знаете ли, музыки, – сказал Полуотбояринов. – Меня, собственно говоря, больше всего интересует быт. Скажите… как у вас танцы? Сильно развиты?

– Что вы, что вы! – замахал руками человечек в кепке. – Давно изжили!

– Как? Неужели так-таки совершенно изжили?

– Совершенно.

– Ах черт побери! Это… это прямо замечательно. Слышишь, Коля?

– Слышу, – ответил Коля и пребольно ущипнул Полуотбояринова за локоть.

– Ай-яй-яй! – пискнул Полуотбояринов. – Это большое достижение. А… скажите, может быть, среди студенческой молодежи, того… какие-нибудь неувязки? Есенинщина? А? Не наблюдается?

– Какие неувязки? – спросил человечек в кепке, широко раскрыв глаза.

– Ну, такие, понимаете, семейные… Так сказать, половые.

– А! Ну, этого у нас нет. Это московская проблема. Были единичные неувязки года два тому назад, это верно. Но мы их изжили в корне.

– В корне? – тупо переспросил Полуотбояринов.

– В корне! – звонко ответил человечек в кепке.

Несмотря на просьбы и даже мольбы остаться еще на денек и посмотреть хотя бы новую ткацкую фабрику, путники уехали в этот же вечер.

Шурша шинами по мелкому щебню шоссе, автомобиль вылетел из города. Миновав густые горные сады, по которым, плеща, лилась невидимая вода, машина пошла вверх.

Впереди, за трепещущими отблесками автомобильных прожекторов, таились горы.

Долина осталась позади.

1929

Давид и Голиаф^*

– А я вам говорю, что украинцы раздавят ресефецеровцев как котят! Во-первых, они в этом году уже давно тренируются. У них, на юге, можно тренироваться с февраля месяца. А во-вторых, они захотят отплатить Москве за прошлогоднее поражение! Уж я-то знаю! Еще в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда Одесса играла с Ленинградом, я сказал: «Южане всегда будут бить северян».

Эту фразу произнес огромный усатый мужчина, вытирая лоб и щеки платком. Усатый мужчина потел. Пот стекал с него шумными весенними ручьями. Галстук душил его. Судьба зло пошутила над усатым. Когда, оттеснив толпу жирными плечами, он пробился к кассе и потребовал билет, ему задали простой житейский вопрос:

– Вам на какую трибуну? На северную или на южную?

И усатый, почувствовав себя вдруг квартиронанимателем, сказал:

– Конечно, на южную.

Теперь, сидя лицом к беспощадному солнцу, он потел и скалил зубы.

– Не выиграет Украина. Куда ей! – воскликнул маленький мальчик, сосед усатого. – Во-первых, – в голу стоит Соколов, а во-вторых, – наложат украинцам, как пить дать.

По сравнению с усатым Гулливером мальчик казался лилипутом. Мальчик не обливался потом, не скалил зубов. Он дружил с солнцем. Немигающим взглядом смотрел он на зеленое поле и ждал.

Гулливер покосился на лилипута сверху вниз. С минуту он соображал: стоит ли вступать в спор с таким маленьким? Потом не выдержал.

– Это кто же кому наложит? – спросил он ироническим басом.

– Москва наложит Украине! – звонко ответил мальчик.

Усатый затрясся от негодования.

– А известно ли тебе, мальчик, что украинцы тренируются с февраля? – язвительно спросил он.

– Известно, – ответил мальчик. – Мне все известно. Только куда им до наших. Украинцы мелкие. Не хватит выдержки.

– Знаешь что, мальчик, – сказал Гулливер, стараясь смягчить густоту своего голоса, – давай заключим пари. На три рубля! Я говорю, что побьет Украина. Хочешь?

– Пожалуйста, дяденька, – заметил мальчик, – я охотно. Только у меня таких денег нет.

– А сколько у тебя есть?

Мальчик встал и принялся рыться в карманах. Он вытащил хорошую костяную пуговицу, самодельный перочинный нож и потертый двугривенный.

– Это все, – со вздохом сказал он, – больше ничего нет.

– Ладно, – вскричал азартный Гулливер, – ставлю три рубля против ножа, пуговицы и двугривенного.

Мальчик побледнел. Ближайшие полтора часа могли лишить его всего накопленного с таким трудом богатства. В то же время прельщала возможность неслыханно, легендарно увеличить основной капитал.

– Идет! – прошептал мальчик, закрывая глаза.

Давид и Голиаф ударили по рукам.

Сорокатысячная толпа заревела. Казалось, начинается землетрясение и за первыми глухими его ударами последуют такие удары, которые разрушат бетонный стадион, подымут и понесут пыль Петровского парка и заставят померкнуть солнце.

На поле выбежала Украина в красных рубашках. За нею РСФСР – в голубых.

Мальчик издал замысловатый возглас, который, очевидно, должен был изображать военный клич краснокожих, вцепился ручонками в колено своего мощного соседа и уже затем в продолжение всего матча не двигался с места.

Игра сразу же пошла быстрым темпом. Нападение Украины ринулось вперед. Мяч легко перелетал от красного к красному, минуя голубых. Последний москвич остался позади. Еще секунда, и украинец вобьет в ворота противника первый мяч.

Из-под усов Гулливера вырвался рокот. Мальчик закрыл глаза. Послышался сухой удар. Стадион замер. И сейчас же задрожал от криков. Вратарь сделал невозможное. Он задержал «мертвый» мяч.

– Ч-ч-черт! – прошептал Голиаф.

– А-а! – слабо вскрикнул мальчик. – Классный голкипер Соколов. Мировой голкипер!..

И еще сильней вцепился в тучное колено соседа.

Москвичи рассердились. Теперь инициатива была в их руках. Мяч с математической точностью переходил от голубого к голубому. Его вырывали, посылали к воротам Москвы, но он снова, неумолимо, как чемпион бега, приближался к Украине. Центр полузащиты – Селин передал его центру нападения Исакову. Исаков «обвел» украинского бека и передал мяч инсайту. Путь свободен. Инсайт несется вперед. Украинский голкипер растопырил руки…

Гулливер закрыл глаза и отвернулся.

– Дае-ошшь! – крикнул мальчик, сверкая глазами.

Удар! И мяч полетел в сторону, минуя ворота.

– Тьфу! Шляпа! – с омерзением сказал мальчик. – Ш-ш-ляпа!

Гулливер захохотал.

– По воротам не могут даже ударить! – завизжал он. – Ей-богу, в тысяча девятьсот тринадцатом году этого бы не было. По воротам, молодой человек, нужно уметь бить, бить-с, бить-с!

Первая половина игры окончилась вничью.

Давид и Голиаф смотрели друг на друга с нескрываемым отвращением. Голиаф пробился в буфет и притащил оттуда две бутылки ситро. Одну он утвердил между ногами – про запас, а из другой долго с наслаждением пил, фыркая, как конь, и с удовольствием отрыгиваясь. Давиду он не дал даже глотнуть.

– Плакала твоя пуговица, мальчик, – издевался он, – плакал твой ножик. Плакал двугривенный! Наложат украинцы москвичам.

– А ты что, одессит? – грубо спросил мальчик.

– Я харьковский, – ответил толстяк, – у нас, слава богу, в футбол умеют играть. Не то что у вас в Москве.

– Смотри, дядя, за своей трешкой. А моего ножика раньше времени не касайся.

Вторая половина игры велась с необыкновенным упорством. Игроки падали, подымались, снова падали и снова бросались в бой.

И вдруг, совершенно неожиданно, на пятнадцатой минуте, московский игрок забил гол в ворота Украины.