– Талант! Положительно талант! – сказал я, слегка опешив от неожиданного перехода «на ты».
С поэтом делалось что-то странное. Он носился по комнате, переворачивая мебель и дергая руками, как веревочный паяц.
– Вот. Слушай, – сказал он наконец.
Совет редактора – заданье.
Добьюсь победного венца.
Я здесь словообразованье
Сказал для словообразца.
Бейте меня! Я дал ему по рублю за строчку. Получая деньги, он вяло сказал:
– За ажурную строчку гони деньги на бочку.
Когда он ушел, я тяжело задумался.
Он начинал мне тихо надоедать. Отношения наши постепенно стали приобретать температуру Северного полюса.
– Дай р-р-й гав, гав, гаванс! – сказал он устало.
Я развел руками.
– Денег нет.
– Р-редактор! Не ври, д'актор! А то ты принесешь мне вред, актор!
– Вы состоите поэтом?
– Поэтом.
– Поэтому я не дам вам денег, – сострил я, на всякий случай отодвигая подальше тяжелое пресс-папье.
– Остришь? Остри.
Он махнул рукой и без всякого воодушевления добавил:
– Остридцать рублей гони.
– Что нового? – осторожно спросил я. – Пишете?
– Пишу. Пью коньяк пиШустова. Написал про Пуанкаре. Хочешь? Вот.
Собрав войска свои в каре
И прицепивши танк к штиблету,
Кричит бандит Пуанкаре:
Карету мне, пуанкарету!
– Нравится?
– Гм… Не актуально.
– Значит, дело табак туально. Так… Понял я вас. Может, хочешь про Ллойд-Джорджа? Например, – целлуллойдджоржик … Или про Чемберленские прииски, то бишь происки… Или…
– Я спешу на заседание.
– Заселибердание …
– Вы мне надоели!
– Канада ели, в Канаде ели, надоели менты платить. Плати елименты, редактор!
– Пустите меня, ч-черт, я позову милицию.
– Ваше милицо мне знаркомо …
– Вон!!! – гаркнул я.
Он захохотал.
– Телевон, ха-ха-ха, пиксавон, ха-ха, Джойсвон, Хикс, хи-хикс, хи-хи-хи-хикс, хигрек, хизет, хиклозет … хо-хо-хо…
Я не видел его года два. Говорили, что он стал пить и оскорблять знакомых. Его несколько раз били за неприличные извращения чужих фамилий. Жена убежала от него к какому-то помощнику прокурора. Он крикнул ей вдогонку:
Жена бежала к прокурору,
Но прокурор не будет впрок.
И, не найдя в нем прокопору,
Она получит прокурок.
Передавали, что обиженный прокурор возбудил против него уголовное преследование по обвинению в физическом и психическом насилии над русской грамматикой.
Последняя наша встреча произошла на вокзале. Был январь. Мороз достигал тридцати градусов.
Он шел по платформе в сопровождении плечистого малого в дворницком фартуке с бляхой. Он был без пальто, в аккуратно выглаженном костюме. Галстука и шляпы не было. К ворсу пиджака прилипла большая соломинка.
– А я на дачу! – воскликнул он широко, по-детски, улыбаясь.
– Ну, что вы, милый, – сказал я, пожимая его холодную вялую руку, – какая может быть дача в январе месяце?
– Они-с на Канатчикову дачу, – почтительно сообщил детина в фартуке.
– Ну да. В Канаду. На Канад чикову дачу, Шпа-гатчикову незадачу, неудачу, удачу…
– Идем, что ли! – сказал детина.
– Не пойду-у-у!!! Не пойдуплетом в угол!.. Р-р-р-анга, нга…
Поэта стали вязать.
– Я изобрел Сатурн!!! – крикнул он, отбиваясь изо всех сил. – Не плюйте в сатурну!..
Больше я его не видел.
1927
Даровитая девушка*
– Сколько их, куда их гонят…
А. С. Пушкин
Часто, глядя на студента Хведорова мерцающим взглядом, Кусичка Крант говорила:
– Знаете, Хведоров, я решила посвятить кино всю, всю жизнь.
– И напрасно, – угрюмо отвечал студент, – всю жизнь – это очень много. Посвятите ему лет десять – пятнадцать, а больше не посвящайте.
– Нет. Вы все шутите, а я серьезно. Я создана для экрана. Не правда ли, у меня фотогеничное лицо?
– Фотогеничное-то оно фотогеничное, только что от того толку, раз на нем бороды нет.
– К-какой б-бороды?
– Обыкновенной. Из волос. Теперь, я слышал, фотогеничные лица без бороды не в ходу.
Кусичка Крант морщила малообещающий лобик и задумывалась. Потом облегченно вздыхала.
– Так то у мужчин. А я женщина.
– У женщин тоже. Я знаю. Мне один король режиссеров говорил. Ей-богу.
– Нет. Вы все шутите, а я серьезно… Вы, Хведоров, не любите кино. Это ужасно.
– Не люблю, Кусичка. Уж такой я человек. Бесчувственный. Горбатого, как говорится, могила исправит.
– Как это исправит горбатого? Разве горб у горбатого можно исправить?
Студент Хведоров пристально смотрел на Кусичку Крант. Ее глаза честно и доверчиво смотрели в студентовы – лживые и хитрые.
– Видите ли, этот способ лечения горбатых граждан ведет свое начало с одиннадцатого века. Делается это очень просто. Роют яму. Потом сажают в нее горбатого человека и засыпают землей. Через недели две яму разрывают и вынимают оттуда пациента. И что же? Горба и в помине нет.
– Вы шутите!
– Серьезно!
Когда Кусичка окончила киностудию, ее жизнь резко изменилась.
Кусичка вставала в шесть часов утра и отправлялась на кинофабрику. Возвращалась поздно вечером усталая, голодная, но торжествующая.
– Ну, как ваши дела? – спрашивал Хведоров вежливо. – Снимаетесь все?
– Еще как.
– Небось от этих «сатурнов» глаза болят?
– Каких там «сатурнов»?! Вы с ума сошли! От юпитеров. Нет, не болят. Привыкла.
– Hу, как там на фабрике? Хорошо?
– Ого!
– Кадры большие?
– Ничего себе. Спасибо.
– Диафрагма не побаливает?
– Вы с ума сошли! Вы знаете, что такое диафрагма?
– Не знаю.
– То-то. Раз не знаете, не говорите.
– Я ничего такого не говорил… Ведь я, собственно говоря, не питаю против диафрагмы никакой вражды.
– То-то.
– А режиссер хороший?
– Ничего себе. Крепкий режиссер.
– Вероятно, страдает от наплыва?
– От него нельзя страдать. Наплыв – это киноприем.
– Ну, это смотря какой наплыв. Если наплыв киноартистов, то от него. даже запрещенные приемы бокса не помогут.
Перл студентова остроумия пропал зря. Кусичка задумчиво смотрела на потолок и морщила лобик. Видно, о чем-то мучительно думала.
– Скажите, – спросила она нерешительно, – как добывается стекло? Оно… ископаемое?
– Это смотря по тому, какое стекло. Бутылочное, например, добывается из глубины моря. Водочные рюмки тоже. Ископаемые.
– А электрические лампочки?
– Растут, – твердо сказал студент, – на деревьях.
– Серьезно?
– Ей-богу. Есть такие деревья. В Америке. Возле Голливуда. Их так и называют – электрические скаты. А почему вы спросили?
– Так… Я на фабрике нечаянао разбила лампочку. Во время съемки.
