Слюньков: Голова кружится… В глазах темно… Господи Иисусе… (Испуганно.) Нет-нет, не «Иисусе»! (Разворачивает веер сначала белой сто роной наружу.) Для мира хорошо – вот так. (Переворачивает). Для себя хорошо – вот этак. Не смотрите на меня так, я не святой, а самый обычный человек… Мир большой, если ему станет немножко хуже, он и не заметит… Хочу стать молодым, здоровым, красивым. И еще богатым. И чтоб Сонечка меня обожала! (Крестится. Поет, качая в такт веером.) «Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке.

Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке. Нам-мехо рэнгэ-ке».

Пауза. Слюньков уперевшись рукой в поясницу, потягивается. Вскрикивает от боли.

Слюньков: Ничего! Ничего! Все, как было! Тот же старый хрыч…

Фандорин: Стыдно, право. Девятнадцатый век на исходе, а вы в сказки верите… Что же мне с вами делать? Ладно. (Рвет листок в клочки.) Отнесите веер наследнику. Скажите, что нашли. А от вознаграждения отказывайтесь. Наплетите что-нибудь. Да Ян Казимирович и не будет приставать с расспросами, не того сорта человек.

Слюньков (понуро): Благодарю… Вы великодушный человек. Господи, в самом деле, как стыдно…

Фандорин: Маса, каэро.

Маса укатывает Фандорина, остаются Фаддей и нотариус.

Фаддей (подбирая клочки): Ох, сударь, все зло от бабья. Что на молодой-то жениться? Седина в бороду, а бес в ребро.

Слюньков (разглядывая веер): Позор, позор… На старости лет такой срам… Воровство, подложное поручение… Погодите, погодите! Как ты думаешь, Фаддей, может, из-за этого и не вышло, а?

Фаддей: Из-за чегой-то из-за этого?

Слюньков: Да из-за того, что я нечестным образом веер присвоил, без ведома и согласия владельца. Будде это не понравилось.

Фаддей: Такое кому ж понравится.

Слюньков: Хорошо, большого чуда нельзя, но, может, получится маленькое. Если наполовину развернуть, да белой стороной стукнуть, может, хоть радикулит пройдет?

Фаддей: Навряд ли. Хотя, конечно, всяко бывает.

Слюньков (вертит веер): Черной нельзя, от этого помереть можно. Фаддей, я стукну, а?

Фаддей: Да стучите, коли вам охота, только не со всей силы. Вещь ветхая, и так вон изорвали всю, роняючи.

Нотариус полуразворачивает веер, бьет себя по шлему, потом еще и еще.

Фаддей: Ну чего?

Нотариус прислушивается к себе. Осторожно разгибается. Потом вдруг резко наклоняется вперед.

Слюньков: Что-то странное… Совсем не больно! И тело какое-то… Словно звенит. Или это в ушах, от ударов?

Сдергивает шлем. Под ним оказывается густая черная шевелюра.

Фаддей: Матушки-светы!

Слюньков: Ты что? (Хватается за голову. Вскрикивает.) Помолодел! Помолодел! Ай да веер!

Скачет по сцене, выделывая невероятные антраша. Бросается к Фаддею, обнимает, целует.

Слюньков: Фаддеюшка, милый! Есть чудеса, есть! Вот вам и сказки, господин Фандорин! На, постучи себя. Ты ведь моего старей. И здоровье, поди, неважное.

Фаддей: Какое уж ныне здоровье.

Слюньков: На! Хлопни! Тоже помолодеешь!

Фаддей (разглядывая веер): Ишь, истрепался как. И порван вот тутова… Не буду я хлопаться. Барин уж как болел, а тоже не стал. Говорит, как на роду написано, так пускай и будет… И мне тож чужого не надо. На кой мне ваша молодость, чего в ней хорошего? Всего хочется, а ничего не дают. Бабье опять же жизню портит. Нет уж, дожить и на покой… А вы, сударь, идите себе, веер я Ян Казимирычу доставлю.

Слюньков: Соня! Сонечка!

Вприпрыжку убегает. Фаддей, ворча, уходит следом.

Перед закрытым занавесом. Маса катит кресло, в котором сидит Фандорин, от одной кулисы к другой.

Маса (сварливым голосом): Доосите анохито-о тайхосимасэн дэсита? Анохито-но иу кото-о доосите синдзимасита ка? Мудзай-но секо га накатта нони…

Фандорин: Юдзай но секо мо накатта. (За думчиво.) Да и пистолета у него не было.

Маса: Э?

Фандорин: Стой-ка. Томарэ. (Маса останав ливается.) Дзю-о сагасун да. (Делает жест, из которого ясно, что речь идет о пистолете.) Дарэ кара хадзимэе?

Маса: Арукася.

Фандорин (подумав): Еси. Икэ.

Маса поклонившись разворачивается и быстро уходит.

Фандорин крутит колеса, двигаясь в противоположном направлении. Чертыхается от сотрясения.

Навстречу ему из-за кулисы выходит Инга с лампой в руке. Увидев каталку, вскрикивает.

Инга: Вы? Как я испугалась! Что вы здесь делаете в темноте?

Фандорин (мрачно): К-катаюсь. Почему вы не у себя? Разве вы не понимаете, как это опасно? В доме убийца.

Инга: Я знаю… Но не могу поверить. Может быть, это все-таки кто-то чужой? Кто-то, пришедший оттуда, снаружи? (Показывает рукой в сторону – оттуда как раз донесся очередной рас кат грома.)

Фандорин: Нет, это кто-то отсюда, изнутри.

Инга (передернувшись): Я ведь и слуг хорошо знаю. Они мне почти как родные. Я часто бывала у покойного дяди Сигизмунда. Он меня очень любил… Ужасно, как это все ужасно…

Фандорин: Ужасно, что я прикован к этому чертову креслу. Мой слуга действует, а я только д-дедуктирую. Да и то не слишком эффективно… Инга Станиславовна, ради Бога, вернитесь к себе и запритесь. Если с вами что-то случится, я себе не прощу.

Инга: Да что я? Кому я нужна, кому опасна? Вот вы… Преступник знает, что вы идете по его следу. А вы со сломанной ногой, беспомощный, и совсем один. Знаете, вы очень храбрый. И еще… Вы настоящий джентльмен. Даже не спросили, куда я иду с лампой, среди ночи.

Фандорин: Угадать нетрудно. К вашему жениху.

Инга: Да. Дедукция, в самом деле, не из сложных… Ян, конечно, у себя во флигеле. Добывает вакцину, колет ею кроликов. Вокруг убивают, похищен веер, единственное его достояние, а Ян помнит только о своей науке. Я боюсь за него.

Фандорин: Пожалуй, в самом деле лучше, если вы с ним будете держаться вместе. Что же до веера, то передайте Яну Казимировичу, что он нашелся. Это была не кража, а так, недоразумение.

Инга: Правда? Эраст Петрович, милый! (По рывисто нагибается и целует Фандорина) Как я вам благодарна! Не знаю, как вам это удалось, но вы настоящий гений!

Фандорин (смущенно): У вас все гении…

Инга: Не все. Только вы и Ян. И, знаете… Мне жаль, что я не встретила первым вас.

Убегает. Фандорин смотрит ей вслед. Уезжает.

Открывается занавес с левой стороны. Это кухня. Глаша неистово колотит большим деревянным молотком – отбивает мясо. Сзади появляется Аркаша, бесшумно подходит. Встает, грозно сложив руки на груди. Оглушительно кашляет.

Глаша с визгом отскакивает, замахиваясь своим молотом.

Аркаша: Чтой-то вы, Глафира Родионовна, в ночь-полночь вздумали кухарничать?

Глаша: Ох, напугалась как! Боязно в комнате сидеть. Когда дело делаешь, меньше страх берет.

Аркаша: А коли сюда злодей зайдет, да станет в вас из револьвера палить?

Глаша: Я его тогда вот этим. (Показывает молот.) А что ж вы-то не почиваете?

Аркаша (горько): Страдаю-с. Ранили вы меня изменнической стрелой в самое сердце. Эх, Глафира Родионовна! На кого променяли-с? На идолище поганое, на язычника! А это грех-с, перед отечеством и Господом Богом! За это вас черти на том свете на сковороду посадят! Голым профилем-с!

Глаша: Довольно совестно вам, Аркадий Фомич, про мой профиль такое выражать! Не ваша забота. И руку пустите, больно!