Диксон: Похоже на удар!

Казимира Иосифовича относят и усаживают в кресло, находящееся в глубине сцены, у окна.

Диксон (проверяя пульс): Oh my God… Мертв!

Звучит МТЗ <Музыкальная тема злодейства – она звучит всякий раз, когда происходит преступление>.

Лидия Анатольевна вскрикивает. Глаша с визгом отскакивает от мертвеца. Инга явно потрясена. Бросает веер на стол, присоединяется к остальным. Все суетятся, мечутся. Диксон и Ян склонились над умершим.

Ян (поднимает отцу веко): Коллега, по-вашему, это insultus apoplecticus?

Диксон: Judging by symptoms скорее, infarctus miocarde, коллега.

Ян: Бедный старый шут…

Инга: Не сейчас, Ян! Хоть сейчас так не говори!

Входит Фаддей.

Фаддей (зычно): Чиновник особых поручений при генерал-губернаторе господин Фандорин!

Не сговариваясь, все встают так, что заслоняют кресло с мертвецом, будто застигнутые на месте преступления, и разом поворачиваются к двери.

Вновь происходит подобие немой сцены.

Въезжает Фандорин на кресле-каталке. Он в черном сюртуке, цилиндре, одна нога закована в гипс.

Фандорин: Господа, прошу п-простить за опоздание.

Снимает цилиндр, передает Фаддею, слегка кланяется.

Станислав Иосифович: Ах да, инструкция! Последняя воля Сигизмунда!

В группе застывших движение.

Слюньков: Эраст Петрович, что с вами? Мы ждали вас утром.

Фандорин: Я и приехал утром, московским поездом. Прошу извинить за вид. В дрожках переломилась ось. Кучер сильно расшибся. Я вот тоже п-пострадал, сломана нога. В больнице не нашлось костылей, только кресло на колесиках. Один лишь мой слуга остался невредим – прыгуч, как мячик. (Оборачивается, повышает голос.) Маса, доко да?

Входит Маса с саквояжем в руке. Он одет в смешанном европейско-японском стиле: например, черное кимоно в сочетании с шляпой-канотье.

Маса (ставя саквояж: и церемонно кланяясь): Господа, добрый день.

Инга: Здравствуйте. Вы, должно быть, китаец?

Маса (Фандорину): Ало ката ва нани-о иима-сита ка?

Фандорин: Нет, сударыня. Маса – японец. Он не очень хорошо понимает по-русски. Еще не выучился, но старается. Каждый день выписывает из словаря по двадцать русских слов, но пока дошел только до б-буквы «Д».

Маса: Доворьно дурацкая дорога. Борьшие буераки. Дрозьки дрянь. (Снова кланяется. Косит ся на Глашу. Вдруг показывает фокус – хорошо бы, не такой, как в Белой версии.)

Фандорин: Маса, ямэтэ окэ! Извините, господа. Маса в последнее время увлекается фокусами. (Замечает веер на столе, подъезжает.) Невероятно! Все-таки раздобыл! Настырный был господин – ох, ради бога, п-простите.

Маса: Хо! Хонто дэсьта! Данна, инъе-но-сэн-су! (Молитвенно складывает руки, кланяется еще ниже.)

В группе стоящих у кресла шевеление: пользуясь тем, что Фандорин и Маса поглощены созерцанием веера, они переглядываются, как бы безмолвно дискутируя, следует ли обратить внимание чиновника на мертвеца. Нотариус жестом показывает: не сейчас, позже.

Слюньков: Господин Фандорин, покойный Сигизмунд Иосифович просил вас прибыть сюда в этот печальный день чтобы, так сказать, разрешить законное недоумение наследников относительно этого странного предмета.

Фандорин: Ах, вот оно что. А я, признаться, не мог понять… Мы ведь с господином Бобрецким почти незнакомы. Виделись всего однажды. Это было ровно год назад.

Ян: Но год назад дядя был в Японии.

Фандорин (все еще поглощенный созерцани ем веера): Я, представьте, тоже. Служил в д-дипломатическом представительстве. Имел с господином Борецким один любопытнейший разговор. Кажется, он был коллекционером, причем из страстных?

Лидия Анатольевна: О да! Сигизмунд был большим оригиналом. Он нажил миллионы на железных дорогах, но столько тратил на свои причуды! Еще неизвестно, много ли денег после него осталось.

Станислав Иосифович (поспешно): Разумеется, брат имел полное право распоряжаться капиталом по собственному усмотрению.

Ян: Так что у вас с ним был за разговор?

Фандорин: В Иокогаму он приплыл из Китая. Долго искал там эту реликвию и выяснил, что она еще триста лет назад попала в Японию, хранится в одном монастыре. Ко мне господин Борецкий обратился по совету нашего посланника. Видите ли, я в посольстве слыл совершенно объяпонившимся субъектом. У меня и в самом деле имелись обширные знакомства в т-туземных кругах. Знал я и настоятеля того монастыря. Меня поразила ажитация, в которой пребывал господин Борецкий. Когда он говорил о веере, у него дрожал голос. В Китае он приобрел свиток – святыню, имеющую для монастыря огромную ценность. Господин Борецкий надеялся, что монахи согласятся обменять веер на свиток. Я написал отцу настоятелю рекомендательное письмо. Вижу, что обмен состоялся.

Ян: Да что в этом веере такого ценного? Очень древний?

Фандорин: Да. Но дело не только в этом. Этот веер, видите ли, волшебный.

Звучит МТВ <Музыкальная тема волшебства – она звучит всякий раз, когда действие принимает мистический оборот.>.

Инга: По какому-нибудь преданию, да?

Лидия Анатольевна: Волшебный? В самом деле?

Все приближаются к столу.

Фандорин: Да, сударыня. Разумеется, по преданию. Вы позволите? (Осторожно берет веер, разворачивает. Читает иероглиф с черной стороны.) «Инь». (Поворачивает белой стороной.) «Ян».

Инга и Ян удивленно переглядываются.

Ян: Мы знакомы?

Инга: Откуда вы знаете мое детское прозвище?

Слюньков: Ах, это моя вина. Господин Фандорин. Я должен был вас со всеми познакомить. Это Ян Казимирович Борецкий, племянник покойного. Веер завещан ему. Станислав Иосифович, брат покойного. Лидия Анатольевна, его супруга. Инга Станиславовна, их дочь. Мистер Диксон, Роберт Андреевич – домашний доктор. Там слуги: камердинер Фаддей, личный лакей… м-м-м… Аркадий. Это вот горничная… Как тебя, милая?

Глаша: Глаша.

Фандорин наклоняет голову, приветствуя каждого, в том числе и слуг.

Слюньков (неопределенно показав на кресло): В кресле – другой брат покойного, Казимир Иосифович, собственно, тоже… Кхм, кхм… (За кашливается. Станислав Иосифович и Лидия Анатольевна загораживают кресло от Фандорина.)

Лидия Анатольевна: Ах, ну хватит представлений! Рассказывайте же! Что это за значки?

Фандорин (взглянув на покойника и медленно, после паузы, кивнув): Китайские иероглифы. «Ян» обозначает солнце, мужское начало и вообще все светлое, созидательное и, так сказать, п-позитивное. Видите ли, у древних китайцев бытовало странное з-заблуждение, что все добро происходит от мужчин, а все зло от женщин.

Лидия Анатольевна: Дикарство какое!

Фандорин: Совершенно с вами согласен, Лидия Анатольевна. А вот это (переворачивает веер черной стороной) – иероглиф «инь». Он обозначает луну, а вместе с нею женщину, то есть, по мнению китайцев, начало печальное и разрушительное. Все в точности, как описывал господин Борецкий. (Вертит веер то одной стороной, то другой.) Согласно легенде, владелец этого магического п-предмета должен сделать выбор: повернуть веер вот так, Добром к себе, а Злом к внешнему миру. Или наоборот, Добром к внешнему миру, а Злом к себе. В первом случае твои желания исполнятся и твое существование улучшится, но ухудшится окружающий мир. Во втором случае – мир изменится к лучшему, но за счет того, что станет хуже тебе. Потому-то веер столько веков и хранился преимущественно в монастырях и у отшельников. Эти святые люди не боятся причинить себе зло – лишь бы мир стал лучше. Легенда гласит, что, когда веер попадал к человеку корыстному, тот достигал огромного богатства и славы, но в мире от этого происходили войны, эпидемии и стихийные бедствия. Такая вот с-сказка. Однако отец настоятель – человек современный и просвещенный, в сказки не верит. Должно быть, потому и согласился на обмен.