Вдоль бульвара стоят дома. Разные, отремонтированные, покрашенные и ободранные. Разноэтажные. От одного-двух до семи этажей Но многоэтажных меньше. Раз-два и обчелся. Новых домов мало. В основном стоят сохранившиеся еще старые невысокие и такие уютные дома и домики. Были и такие, о которых говорили — «домик крошечка в три окошечка». Маленькие особняки.

Напротив нашего дома, в проезде от угла Кудринского переулка стоит трехэтажный дом. Окна этажей были друг против друга, и этот дом закрывал нам небо, да и смотреть в окна напротив не очень-то приятно.

Приходится вешать на окна занавески, чтобы закрыться от любопытных глаз, но при этом терять какое-то количество света. А еще в том доме, как раз напротив наших окон, на третьем этаже жил парень из нашей школы. Звали его Жорка Кабачник. Так он, как увидит меня в окне, так и высунет язык, или кулаком погрозит. Странный был парень. Чего он грозил? Не любил я его. Верно, и он меня тоже[?]

Дальше вдоль бульвара идут небольшие одно- и двухэтажные домики. Они, или часть из них, принадлежали великому певцу Шаляпину, но жил он, конечно, только в одном из них. Какое к нему отношение имели соседние дома, не знаю, но почему-то все они среди нас назывались «шаляпинскими» О том, что здесь жил сам Шаляпин, взрослые говорили с гордостью, но иногда я замечал, что и с опаской. Почему? Ведь он же был самым великим артистом. Даже народным. Я как-то у кого-то в гостях слушал пластинку на граммофоне. Пел Шаляпин. Пел сначала про блоху. Очень смешно. А потом «Дубинушку». Громко пел. Жалко, что у нас нет граммофона. Так здорово подойти к огромной трубе и приблизить ухо к ней. Вроде, как собачка на картинке, что прилеплена сбоку граммофона.

Позже я узнал, что о Шаляпине стараются не говорить, потому что он уехал за границу и не вернулся. И этого ему простить наши власти не хотели. И даже лишили звания «народного артиста Республики». Но люди все равно любили слушать его песни, хотя бы и на граммофонных пластинках. Песня есть песня.

За домиком Шаляпина и соседними с ним раскинулся огромный сад. Позже я узнал, что не весь сад принадлежал Шаляпину, а только та его часть, что была сразу за его домом и двором, где стоял простенький двухэтажный дом, тоже шаляпинский, но сдаваемый жильцам в наем. Но так как мы все домики перед садом называли «шаляпинскими», то и сад за ними как бы объединялся в один большой и, конечно, для нас был шаляпинским. В самом шаляпинском саду росли раньше яблони. Но теперь от них и следа нет — вырубили что ли. А росли они в самом конце сада, ближе к Конюшковской улице. Тут теперь пустырь и только отдельные деревья. Вообще сад запущен страшно. Никто, видно, за ним не ухаживает. Но для нас, для наших игр, все это не помеха. Главное, чтобы не выгоняли.

Позднее, примерно в 1927–28 годах в саду началась большая стройка. И вырос огромный дом. Длинный на ножках, с пристройкой, выходящей вперед и соединенной с самим домом остекленным переходом на уровне второго этажа. Окна у нового дома были по новой моде, как сплошные длинные ленты. А вот пристройка была почти без окон. Об этом доме много писали как о «доме нового быта».

Называли его «Домом Гинзбурга». Это потому, что спроектировал его архитектор Моисей Яковлевич Гинзбург. Но я взрослых газет тогда еще не читал. Что дом называется так по фамилии автора не знал. Слышал от старших, что это дом Наркомфина СССР. Что он необычный. Это был «дом нового быта», непохожий на все прежние дома, здесь сделаны особые квартиры, чтобы организовывать этот самый новый быт, квартиры здесь двухэтажные с внутренними лестницами на вторые этажи, где были спальни, в квартирах нет кухонь.

Я побывал как-то в этом доме у Ханы Лифшиц, которая училась в нашей школе. Она мне и показала все это. Сказала, что это делалось для того, чтобы освободить людей от таких забот, как приготовление обедов и ужинов. В новой жизни это не должно мешать человеку жить. Но кушать надо было, и для всех жильцов была создана общая кухня-столовая в той самой пристройке, о которой я уже говорил.

Здесь в этой столовой выдавались обеды на дом. А в квартирах все-таки готовили кое-что: завтраки или что-нибудь попроще. Вечерний чай или ужин, если возвращались откуда-нибудь поздно. Для этого имелись специальные ниши с электроплитками. Примусов там я не видел. Были при доме и другие разные придумки для облегчения быта — домовая прачечная, мастерские, клубная комната и многое другое.

Нам, кстати, вскоре посчастливилось пользоваться этой столовой. Мама работала заведующей детского сада как раз этого самого Наркомфина, и ей дали абонемент как раз в эту столовую. Туда надо было приходить с кастрюльками и получать на всю семью обед — первое, второе и третье. Мама даже купила такую особенную тройную кастрюлю с одной ручкой. На крышку нижней большой ставилась вторая, чуть поменьше, а на крышку второй ставилась третья и тоже с крышкой. На специальные шпинёчки надевалась общая ручка. Очень было удобно. Тем более, что за обедами чаще всего посылали меня. Но мы пользовались этой столовой не потому, что создавали новый быт, а просто взрослые приходили с работы очень поздно, и не всегда мама могла приготовить на всех обеды. И столовая нам очень помогала более или менее нормально питаться.

В одном из домов на нечетной стороне бульвара в тридцатых годах разместили Дом архитекторов. Так и было написано на большой вывеске под самой крышей — «Дом архитектора». Что там было, чем там занимались, в то время я не знал. По аналогии с Домом литераторов на Поварской, наверное, там был клуб архитекторов. Как предтеча будущего Центрального дома архитекторов, для которого освободили от французского посольства особняк в Гранатном переулке, расположенном неподалеку от нашей Кудринской площади.

А вот с маленьким особнячком, что стоял в ряду таких же небольших домиков, про-изошло со временем что-то странное и непонятное. Мы знали, что здесь какое-то время жил сам писатель Грибоедов. Здесь, в доме своей матери, он провел детские и юношеские годы. Домик был неказистый, чуть покосившийся. Еще бы! Столько лет стоял, и все без ремонта. На бульвар он выходил узким торцом.

В простенке около окна укреплена большая темная доска, на которой в овале был барельефный портрет писателя Грибоедова. Ну и соответствующая, конечно, надпись, что он тут жил в такое-то время. Домик хоть и небольшой, но знаменитый. И вдруг его решили отремонтировать. Попросту сломали до основания и поставили вместо того деревянного новый, более высокий каменный оштукатуренный дом с большими окнами. Со-всем не похожий на прежний. До мелочей непохожий. Окна, карнизы. Мне это было непонятно, но говорят, что делали по проекту научной реставрации. Что-то непохоже.

Правда ли это, или нет, не знаю, но в моем сознании никакого привычного для меня «дома Грибоедова» уже нет. Этот новый, каменный, совсем чужой и даже неприятный. И конечно, не верится, что на месте снесенного воссоздан по законам научной реставрации тот именно дом, где жил Грибоедов.

Где-то в середине тридцатых годов на бульваре напротив «Дома Грибоедова» установили огромный гранитный валун. Мне, мальчишке, он тогда показался очень большим. Неотесанный, грубый, с широким основанием и сужающийся кверху. На передней стороне этого валуна чуть выше середки отшлифовали неровную по краям полоску, в которую вписали глубоко врезанными буквами подпись-автограф Грибоедова. И ничего больше. На памятник это не похоже, но я уже слышал, что камень потому и поставили на это место, что именно здесь со временем будет сооружен настоящий памятник с фигурой самого Грибоедова.