Разумеется, далеко не все, что в день смерти Млодецкого пережил Достоевский, он мог объяснить своему собеседнику, но некоторые детали рассказа драгоценны, тем более что запись сделана сразу после разговора. Характерно, например, признание, что в последние минуты перед казнью человек отгоняет от себя мрачные мысли, "ему припоминаются большею частью отрадные картины".
Это совпадает с тем, что писал Достоевский брату, вернувшись в Петропавловскую крепость после обряда казни 22 декабря 1849 г.:
"Вызывали по трое, след<овательно>, я был во второй очереди и жить мне осталось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый!"[331]
Внутреннюю стойкость, способность не поддаваться отчаянию запомнил Достоевский в себе и узнал в "равнодушии" спокойно озиравшего толпу Млодецкого.
Далее Достоевский говорил, что в ожидании казни не страшна предстоящая боль, "ужасен переход в другой, неизвестный образ". Это, конечно, слова человека неверующего или, во всяком случае, колеблющегося в вере.
Ф. Н. Львов, вспоминая процедуру казни петрашевцев, писал:
"Достоевский был несколько восторжен, вспоминал "Последний день осужденного на смерть" Виктора Гюго, и, подойдя к Спешневу, сказал: "Nosserons avec le Christ". — "Un peu de poussiere"[332], — отвечал тот с усмешкою"[333].
Но судя по рассказу, записанному К. К. Романовым, настроения и мысли Достоевского в те роковые минуты были значительно сложнее[334].
Как мы видим, еще возможны находки и писем Достоевского к ранее неизвестным адресатам, и мемуарных записей о нем.
VI. Автографы Достоевского за рубежом
В зарубежных странах хранится много автографов классиков русской литературы. Достаточно сказать, что творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Пушкина там имеется около сорока. Сотни автографов Л. Н. Толстого находятся за границей. И, конечно, особенно велико за рубежом, и, в частности, во Франции, количество творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Тургенева, поскольку он не только прожил там значительную часть своей жизни, но и с молодых лет вел обширную переписку с зарубежными корреспондентами. Что же касается автографов Достоевского, то в иностранных государственных архивохранилищах и личных коллекциях их немного, хотя писатель в общей сложности провел за границей около шести лет, а начало его европейской популярности восходит к 1860-м годам.
По воспоминаниям А. Г. Достоевской известно, что в июле 1871 г., после четырехлетнего пребывания в Германии, Швейцарии и Италии, писатель перед возвращением на родину сжег в Дрездене рукописи "Идиота", "Вечного мужа", а также части "Бесов", являвшейся "оригинальным вариантом", опасаясь, что они будут отобраны на русской границе. Все это погибло безвозвратно. Но еще в недавние годы за границей находилась одна драгоценная творческая рукопись Достоевского и, по-видимому, туда же попала темными путями другая еще более драгоценная и к тому же весьма объемистая его рукопись.
Стефан Цвейг, свыше трети века собиравший интересные по содержанию автографы, 29 августа 1923 г. обратился из Зальцбурга к А. М. Горькому, жившему тогда в Берлине, с письмом, в котором просил его прислать какую-нибудь творческую рукопись собственного сочинения.
В этом письме, говоря о том, какими автографами русских писателей он располагает, Цвейг сообщал:
"Достоевский у меня представлен двумя главами из "Униженных и оскорбленных", Толстой — двумя главами из рукописи "Крейцеровой сонаты", — оба оригинала я приобрел перед войной, в результате больших денежных затрат и усилий"[335].
Кстати сказать, в 1914 г., до первой империалистической войны, Стефан Цвейг работал над книгой о Достоевском, которого считал величайшим писателем нового времени. Что же касается собранной им коллекции автографов, то она была замечательнейшей, так как он, по его словам, задался целью "владеть в собственноручных подлинниках именно тем, что сделало бессмертных бессмертными".
В 1971 г. впервые на русском языке были напечатаны главы из книги Стефана Цвейга "Вчерашний мир", в которой он с большой любовью говорит о своем собирательстве. Какие чудесные, идущие от всего сердца слова он посвятил своей коллекционерской страсти! Называя некоторые редчайшие рукописи, им отысканные, Цвейг в этих воспоминаниях пишет, что "всегда считал себя не владельцем этих вещей, а только временным хранителем. Меня радовало не чувство собственничества, обладания, но прелесть объединения, превращения коллекции в произведение искусства. Я понимал, что создал нечто более достойное бессмертия, чем мои собственные произведения <…> Было у меня благое намерение завещать эту уникальную коллекцию учреждению, которое выполнит мое особое условие, — выделить ежегодную субсидию на пополнение коллекции в духе моих принципов <…> Но моему многострадальному поколению не дано загадывать вперед. Когда наступила гитлеровская эпоха и я оставил свой дом, радости собирательства улетучились вместе с верой в возможность сохранить что-либо навсегда. В течение некоторого времени я хранил коллекцию по частям в банковских сейфах и у друзей, но потом, — вспомнив бессмертные слова Гете о том, что музеи, коллекции и арсеналы, прекратив движение, мертвеют, — предпочел навсегда расстаться с нею, раз уж я не мог продолжать ее сотворение"[336].
Завершает Стефан Цвейг эти взволнованные строки такими словами:
"Часть коллекции я передал Венской национальной библиотеке — главным образом то, что сам получил в дар от друзей-современников, другую часть распродал, а то, что случилось с остальным, не очень тревожит меня. Не создание, а созидание всегда радовало меня. И я не оплакиваю то, чем некогда владел. Ибо если уж нам, затравленным и гонимым, суждено было в эти времена, враждебные искусству и собирательству, научиться еще чему-нибудь, так это искусству расставания с тем, что мы когда-то любили и чем гордились"[337].
Еще при жизни Стефана Цвейга в зарубежных изданиях появлялись сообщения о некоторых примечательных рукописях из его коллекции. В 1930 г. подобного рода статья самого Цвейга была напечатана в венском журнале "Philobiblon ("Книголюб")[338]. Здесь было, в частности, сказано, что в собрании писателя имеются три главы рукописи "Униженных и оскорбленных". Вполне возможно, что за границей у какого-то лица находилась вся рукопись романа или значительная ее часть и что между 1923 г. (дата письма к Горькому) и 1930 г. (дата появления статьи) Цвейг приобрел еще одну главу "Униженных и оскорбленных". В той же статье говорится также о принадлежавшей Цвейгу рукописи "Крейцеровой сонаты" и дано воспроизведение нескольких строк одной ее страницы. В юбилейном полном собрании сочинений Л. Н. Толстого в "Описании рукописей, относящихся к "Крейцеровой сонате"" отмечено, что "часть ценной рукописи — автограф находится у Ст. Цвейга (Зальцбург)"[339]. Было ли напечатано за границей описание принадлежавшей ему рукописи "Униженных и оскорбленных", — неизвестно. В Венской национальной библиотеке ее нет, — значит, он туда ее не передавал. После самоубийства Стефана Цвейга и его жены в 1942 г., какие-то части коллекции, им собранной, попали, по имеющимся у меня точным данным, в Швейцарию, в частные собрания, которых там много.
