Дискуссия о натурализме, как отмечают современные исследователи ГДР, имела "большое значение для оценки русской литературы и особенно Толстого и Достоевского"[2288]. Поводом к ней послужило заявление Штейгера о том, что натурализм — это и есть новое подлинно революционное искусство, по сравнению с которым классическое искусство теряет свою ценность, устаревает. Точка зрения Штейгера была отвергнута в ходе дискуссии большинством делегатов съезда. Итоги литературных дебатов подвел Меринг в статье "Искусство и пролетариат" (1896). Нисколько не умаляя значения натурализма как "взбунтовавшегося искусства", он вместе с тем подчеркнул его буржуазный характер. "Истоки этого искусства, — как сказано в названной статье, — в буржуазной среде, и оно представляет собою отсвет неудержимого распада, воспроизводимого им довольно верно". Оно "насквозь пессимистично в том смысле, что в бедствиях современности видит одни только бедствия".
Меринг указывает тем самым на главный недостаток натурализма, на его неспособность постичь общие закономерности общественного развития. В силу ограниченности мировоззрения натуралисты крайне упрощали задачу реализма, критерием которого они считали, по выражению Меринга, "буквальное соответствие натуре". Неумение натуралистов "отличать существенное от несущественного"[2289] отмечал в статье (1885) о романе Чернышевского "Что делать?" и А. Бебель, один из вождей немецкой социал-демократии и выдающийся публицист. Таким образом, рассматривая натурализм и классическое искусство с точки зрения их актуальности для борьбы пролетариата, Меринг, как впрочем и другие лидеры левой социал-демократии, отдавал предпочтение последнему. Ибо в нем он находил "то смелое боевое начало, которое для сознательного пролетариата является жизнью жизни".
В этой связи обращение немецкой социал-демократии к русской классической литературе, теснейшим образом связанной с освободительным движением в России, было вполне закономерным. Меринг рассматривал русскую литературу как ключ к пониманию русской истории. "О вступлении великой нации в современный этап исторической жизни, — писал он, — всегда, прежде всего, возвещает ее литература. Как французскую историю XVIII в. изучают по сочинениям Дидро, Вольтера и Руссо, а историю Германии того же периода — по сочинениям Лессинга, Гете и Шиллера, так и русскую историю XIX в. можно изучать по сочинениям Белинского, Достоевского и Толстого". Ценность русской классической литературы (а следовательно, и ее крупнейшего представителя — Достоевского) для немецкого пролетариата состоит, по Мерингу, в том, что в ней грядущий исторический переворот "уже предвозвещен сотнями голосов". Не случайно в немецкой рабочей среде особой популярностью пользовались романы, повествующие о "движении народников" (т. е. о движении разночинцев, к которым причислялись и герои "Преступления и наказания" Достоевского)[2290]. Поэтому вплоть до начала XX в. социал-демократическая печать уделяет главное внимание "Раскольникову". В 1888-1889 гг. роман печатался в центральной газете "Berliner Volksblatt" (в переводе Генкеля). В социалистической прессе неоднократно рецензировались спектакли по пьесе Цабеля и Коппеля "Раскольников", которая, судя по всему, заинтересовала рабочего зрителя. Газеты и журналы печатали также и другие произведения Достоевского, как правило, небольшие по объему — "Елка и свадьба" (1897), "Белые ночи" и "Честный вор" (1903), "Столетняя" (1892), "Мальчик у Христа на елке" (1893, 1911), отрывки из "Записок из Мертвого дома" (1901, 1915) — произведения, которые привлекали рабочего читателя демократической тематикой, горячей симпатией писателя к угнетенному народу. Социал-демократическая критика проявляла интерес и к личной судьбе Достоевского, освещая в первую очередь те факты его жизни, которые свидетельствовали о жестокости и произволе русского самодержавия. В 1891 г. рабочая газета "Vorwarts", редактируемая В. Либкнехтом, рассказала об "Одном эпизоде юности Достоевского" — казни над петрашевцами, озаглавив его "Перед лицом смерти"[2291].
Начало освоения Достоевского в социалистической и рабочей печати Германии было положено журналом "Die neue Zeit" — теоретическим органом немецкой социал-демократии, сплотившем в 80-90-е годы ее марксистское ядро. Постоянными сотрудниками журнала были Бебель, Либкнехт, Меринг, на его страницах печатались Плеханов и Поль Лафарг. Непосредственное участие в "Die neue Zeit" принимал Ф. Энгельс, его "верный друг, советник и сотрудник"[2292].
Журнал развернул активную работу по пропаганде русской классической литературы среди немецких трудящихся. Там публиковались и обсуждались произведения Тургенева и Салтыкова-Щедрина, Чехова и Горького, Чернышевского и Успенского, Толстого и Достоевского.
В 1895 г. в "Die neue Zeit" был помещен отрывок из "Братьев Карамазовых" — "Легенда о Великом инквизиторе". Значительно раньше, в 1884 г., там появилась статья о "Преступлении и наказании" ("Об одном русском романе"). Ее автором был Р. Швейхель, нередко печатавшийся под псевдонимом Rosus[2293]. Роберт Швейхель (1821-1907) — характерный представитель демократической литературы Германии второй половины XIX в. "В литературной истории немецкого рабочего класса он имеет обеспеченное место, как его имеет Веерт", — писал о нем Меринг[2294]. Швейхель был одним из ведущих литературных критиков журнала "Die neue Zeit" с момента его" основания (1883) до 900-х годов. Значительный удельный вес в критическом наследив Швейхеля имеют статьи о русской литературе, среди них — "Русский Гамлет" (1884) о романе Тургенева "Новь", "Крейцерова соната" Толстого" (1891), "Лев Толстой. "Воскресение"" (1899).
В 1887 г. Швейхель выступил на страницах "Die neue Zeit" с обстоятельным очерком "Русский и французский натуралистический роман"[2295], что явилось своеобразным откликом на книгу Вогюэ "Русский роман". Хотя в очерке и сказалось не всегда благотворное влияние французского критика, в целом концепция русского реализма у Швейхеля вполне самостоятельна. Руководствуясь принципом историзма, критик-социалист выдвигает на первый план социально-критическую направленность русской литературы. Если Герцен назвал "Мертвые души" "историей болезни", то Швейхель заимствует эти слова для характеристики всей русской литературы, начиная с Гоголя. "Болезнь" в его понимании — это кризис одряхлевшей и прогнившей российской монархии.
"Никто, — отмечает Швейхель, — не сумел с такой потрясающей правдивостью изобразить проявление этой болезни, как это сделал Достоевский в своем "Раскольникове""[2296]. Одним из наиболее серьезных симптомов болезни русского общества Швейхель считает "нигилизм". К летописи "нигилизма" он относит наряду с тургеневской "Новью", романом Чернышевского "Что делать?" и "Преступление и наказание". "Для истории нигилизма, — как он полагает, — знать этот своеобразный роман столь же необходимо, как и последнее произведение Тургенева "Новь"". Понятие "нигилизм" Швейхель не дифференцирует, хотя и подчеркивает, что у Достоевского и Чернышевского "нигилизм" проявляется совершенно по-разному. Более определенно критик высказался по поводу романа "Бесы". "Нигилизм" изображен в этом романе, по его словам, односторонне, потому что Достоевский не принял во внимание "политическую тенденцию" этого движения, направленную против "деспотизма", потому что среди его "нигилистов" "нет людей, увлеченных идеей и готовых отдать за нее жизнь"[2297].
