— Допустим. Но вы его хорошо знали.

— Знал. И что с этого? — В его вопросе был уже и готовый ответ: Фунт не собирается распространяться на эту тему.

— Откуда он родом? — в лоб опросил Перминов.

— Вам лучше знать: вы власть! — с какими-то жесткими нотками в голосе отрезал Фунт.

— Знали бы, не спрашивали.

Фунт безразлично пожал плечами.

— Как его настоящая фамилия? — снова спросил Перминов, уже чувствуя, что здесь он работает впустую.

— Это официальный допрос?

— Нет!

— Тогда оставьте меня в покое. Лапин его фамилия, — насмешливо процедил сквозь зубы Фунт, и Перминов понял, что бывший гестаповец, если даже и знает что, говорить не хочет.

— Как фамилия той женщины, с которой жил Лапин? — для проверки спросил Перминов.

— Стыдно вам, начальник, беспокоить человека по таким вот вопросам. Думаете, если в тюрьме был, так уж можно и спрашивать, кто с кем жил! Разве я могу знать всех женщин, которые были у него или у какого другого полицейского? — наконец поднял глаза Фунт.

«Когда же это у него успело испортиться зрение? — подумал Перминов, пытаясь заглянуть через толщу стекол в глаза переводчика. — Хотя двенадцать лет заключения…» Оборвав свою мысль на половине, он стал готовить новую атаку.

— Советское правительство поступило с вами довольно гуманно. Ведь на вашей совести осталось немало преступлений. Почему же вы не хотите помочь нам найти Лапина? Или мысль о том, что он ускользнул от наказания, доставляет вам удовольствие?

— Эк, хватились! Через двадцать-то лет! А где же ваша хваленая амнистия? — ему было трудно скрывать насмешку, да он, собственно, и не пытался это делать. Потом вдруг, повернувшись к Перминову, уперся стекляшками очков в его лицо и нарочито вежливым тоном произнес:

— Пардон! Мне нужно спешить домой! Приятно было встретиться и побеседовать. Только чтобы больше к этому не возвращаться, скажу вам сейчас: я ничего, к сожалению, не знаю, кроме себя и своей теперешней жизни. Не могу быть вам полезен!

В последнюю секунду Перминов все же заглянул в его глаза и прочел в них такую злобу, что понял, почему Фунт надел очки. Они прятали черноту его души, а он не хотел, чтобы кто-то заглядывал в его душу, как в глубокий колодец.

Перминов вернулся в комбинат бытового обслуживания и, зайдя в кабинет директора, представился ему сотрудником уголовного розыска. По его просьбе директор слишком уж поспешно дал ему личные дела своих работников. Капитан отобрал несколько папок, в их числе и Иосифа Фунта. Первое знакомство с почерком бывшего гестаповца исключало мысль о том, что тот мог написать анонимное письмо. После разговора с ним Перминов был уже абсолютно уверен, что Фунт не может быть автором письма — этот не напишет…

Поговорив с директором о производстве, выполнении плана, заказов, снабжении, он извинился, что отнял у него время, и распрощался с явно обрадованным директором, как показалось Перминову, плутоватым и хитрым мужичком.

На следующее утро капитан выехал в Озерск.

Женщина вошла в комнату, несмело переступив порог.

— Я вот слышала сегодня Митрофанову объяву, — начала она, всматриваясь в лицо молодого человека в штатском костюме. — Про Мишку-палача говорил он…

— Пожалуйста, проходите, — встал ей навстречу Петренко. Он усадил женщину в кресло и прошел к столу.

— Нас действительно интересует все, что известно об этом человеке. Давайте познакомимся. Моя фамилия Петренко, сотрудник Комитета государственной безопасности.

— Истомина Клавдия Васильевна. Знала я этого… — она поколебалась немного, не решаясь сказать «человека», и, наконец подыскав подходящее слово, добавила: — самого Мишку. Ох, как знала! Такое не забудется до самой смерти! Муж был в Красной Армии, а я жила у его матери. Как-то приходит к нам этот Мишка и лишь порог переступил, сразу подскочил ко мне и зашипел: «Где прячешь мужа, красная сволочь?»

Воспоминания начали волновать женщину, она нервно задвигала руками, стараясь унять их дрожь.

— Просто не могу сейчас вспоминать все это. — Она поднесла платок к глазам. — Я ему говорю, извергу, мол, в ноги бы поклонилась тому, кто мне о нем весточку принесет. А Мишка пронзил меня своими водянистыми глазами и прошипел: «Я тебе сейчас дам весточку! Кто к тебе из леса приходил?» Он схватил меня за волосы, потом как рванет — я и упала на пол. Мать моя закричала на него: «Ах ты, кат проклятый!» Не знала же она, что его в то время люди катом прозвали — палачом, значит. Тут Мишка поднял свою плеть с шишкой на конце, она у него всегда на руке висела, и как заорет на старуху: «Молчать, старая кляча!» Два раза ее по голове ударил плетью, она и сознание потеряла. Потом меня несколько раз полоснул. «Я, — говорит, — еще вернусь и посчитаюсь с тобой!» Поднялась я, к матери подошла. Гляжу, а она уже и не дышит: в висок угодил… Так и убил он мать, а муж с войны не вернулся…

Она посидела немного молча. Петренко ее не торопил, он понимал душевное состояние женщины и ждал, что она может еще вспомнить.

— Вот и вся моя несложная история, — прошептала она. — Найдете его, могу быть свидетелем.

— Вам никогда не приходилось слышать его фамилию или место, откуда он приехал? — задал вопрос Петренко, уже чувствуя, что ничего нужного для следствия он не узнает.

— Нет, никогда.

Петренко поблагодарил женщину, записал ее адрес, пообещал, когда потребуется, пригласить ее.

Виктор воспрянул духом: благодаря выступлению по радио уже удалось вскрыть новые преступления Мишки-палача, отыскать нужных свидетелей. А их оказалось больше, чем предполагал Петренко. Он выслушивал взволнованные рассказы о страшных днях оккупации, в которых неизменно фигурировал Мишка Лапин. Пока это были лишь горькие воспоминания людей, которым довелось видеть виселицы за стенами госпиталя-тюрьмы и расстрелы у каменной стены, глубоко изрытой пулями. Нашлись очевидцы массовых казней у противотанкового рва в Шаровом лесу, Петренко располагал фотоснимками Чрезвычайной государственной комиссии о фашистских зверствах, сделанных при вскрытии этой страшной братской могилы. Более трех тысяч трупов извлекли оттуда. Многие были изуродованы: с проломленными черепами, отрубленными руками и ногами, со сломанными позвоночниками. Изучая эти документы, капитан Петренко пришел к выводу, что, прежде чем расстрелять, людей подвергали страшным, нечеловеческим пыткам. Среди расстрелянных были люди, убитые выстрелом в лицо. Многим свидетелям доводилось видеть расправы, учиняемые Мишкой-палачом. Этот прием расстреливать был его излюбленным методом казни. Только в Шаровом лесу расстрелянных таким способом оказалось более пятидесяти человек. Время сохранило в тайне их имена, фамилии, но те, кто потерял во время оккупации своих близких, арестованных гестапо или полицией, пытались отыскать родных и знакомых среди изувеченных трупов.

Больше недели провел Петренко в городе Е. Наконец он решил, что собрал достаточно материалов, которые необходимо было довести до сведения следственного отдела. Вечером он позвонил полковнику Федорову.

— Мне кажется, большего я здесь не получу. Свидетельские показания в основном повторяются. Весь собранный материал я систематизировал. Разрешите закончить командировку и доложить результаты расследования.

— Возвращайтесь!

В кабинете полковника капитан Петренко застал, кроме Федорова, своего начальника майора «Агатова. Петра Перминова здесь не было. Полковник закончил разговор по телефону, который вел с каким-то товарищем Сеуловым, и поднял глаза на Петренко.

— Перминова не будет, — ответил полковник на немой вопрос Виктора. — Работает на Алтае по анонимному письму. Что интересного привезли вы из Е.?

— Разрешите доложить, товарищ полковник! — Капитан встал и вытащил из кармана блокнот.

— Садитесь, садитесь! У нас долгий разговор.

— Кое-что из того, что я доложу, имеется в деле Мишки-палача, но в свете новых данных эти сведения приобретают особую окраску… Зимой тысяча девятьсот сорок второго года Михаил Васильевич Лапин появился в городе Е. Поселился он в избе у своей старой знакомой Анастасии Гольцевой, отчество никому не известно, звали ее все запросто — Таськой. Женщина довольно красивая и ветреная. До приезда Лапина принимала у себя немецких солдат. Откуда прибыл в Е. Лапин, пока остается невыясненным, но, судя по заявлению свидетелей, он уже состоял на службе у немцев. Первое преступление он совершил вскоре после приезда: возле школы была расстреляна еврейская семья — муж, жена и трое детишек. В квартиру этой семьи переселился Лапин с Таськой Гольцевой.