— Думаете, как выскользнуть и на этот раз? — услышал Мишка слова полковника.

— А чего выскальзывать, так оно и было, — согласился Доноров довольно спокойно.

— Значит, вы признаете, что убили Николая Шпака и, воспользовавшись его именем, на протяжении всего этого времени скрывались?

— Да, признаю!

— Подпишите протокол допроса.

Мишка расписался, не читая. Теперь ему хотелось побыть одному, чтобы хорошенько все продумать. Можно считать, что следствие закончено, надо готовиться к суду. Хорошо бы попался толковый адвокат. Эх, то бы золото, что он собрал за войну! Защитник бы из кожи лез! Пропало золото, пришлось бросить в болото, когда неожиданно на отряд напали партизаны. Мишка бежал, обезумев от страха. Он не заметил, как под ногами начала чавкать вода, и опомнился лишь тогда, когда стал проваливаться в болотную жижу по колено. Черная эсэсовская шинель намокла и мешала бежать, а сзади настигали выстрелы и крики. Мишка сбросил шинель, и ее сразу засосало болото. Только на другой стороне, на сухом берегу, Доноров немного пришел в себя от пронизывающего холода и вспомнил про шинель. Вспомнил и завыл от отчаяния и злости, как волк, потерявший своего детеныша. В шинели, по всей ее подкладке, были пришиты золотые вещи и монеты. Их было много, поэтому-то шинель имела солидный вес и сразу пошла ко дну.

— Все собираюсь вас спросить, гражданин Доноров, — вдруг произнес полковник, когда с подписью протокола было закончено и в дверях появился конвоир. — Почему Сидоркин все называл вас Михаилом Лапиным?

Мишку словно током обожгло, он вздрогнул и отшатнулся. Однако в следующую секунду быстро пришел в себя, не заметив, что полковник очень внимательно следит за тем, какую реакцию вызовет у него имя Лапина.

— Какой Лапин? — переспросил Доноров. — Врет Сидоркин! — вдруг закричал он визгливым голосом. — Врет он, каторжник! Сам в тюрьме сидел и других хочет туда. — Мишка явно терял контроль над собой. — Не выйдет у вас ничего! Давайте сюда Сидоркина, я ему плюну в морду!

— Не могу я доставить вам удовольствия встретиться с Сидоркиным, умер он в больнице после тяжелых ранений в живот, полученных с вашей помощью, — прервал Донорова полковник.

Мишка, как норовистая лошадь перед препятствием, неожиданно встал и непонимающими глазами посмотрел на Федорова.

— Да, умер Сидоркин от ножевых ран в живот, — жестко повторил полковник. — Вы убили его, гражданин Доноров. Я предъявляю вам обвинение в убийстве гражданина Сидоркина!

Вот теперь, наконец, замкнулось кольцо обвинений, это понял и Мишка. Три убийства, от которых некуда деться, ранение чекиста, пистолет — пожалуй, из этого не выкрутиться. Бели даже найдутся смягчающие обстоятельства по всем трем убийствам, суд приговорит к высшей мере. Донорову стало жаль себя. Как неудачно сложилась жизнь!

— Хватит, гражданин Доноров, давайте вернемся к Лапину. Где и когда вы носили эту фамилию?

— Ничего я не знаю. Лапиным не был, я всю жизнь Доноров, — упрямо твердил Мишка. — Судите меня, я признался, но ничего другого вам мне не навесить.

— А, собственно, почему вас так взволновало, что Сидоркин назвал вас Лапиным? Ведь жили же вы под фамилией Шпака двадцать лет?

— Ничего не знаю, врет Сидоркин. Лапиным не был!

— Мы приготовили для вас сюрприз. О нем вы узнаете завтра. А сейчас идите отдыхайте.

Мишка вышел, сопровождаемый конвоиром. И столько было безнадежного страха в его сгорбленной, постаревшей фигуре, что майор Агатов сказал, как только за ним закрылась дверь:

— Сломался! Не оправдались расчеты на уголовника… Как там теперь Петренко?

— Вчера звонила Ольга Романовна, говорит, что чувствует себя хорошо. Сказала, что раньше как через месяц не выпустит его из больницы. Просила, чтобы жена приехала. Умная женщина и красивая. Машину ее изуродовали крепко, Перминов уже договорился с заводом, берут ее на ремонт…

В камере, освещаемой тусклым светом, Мишка лег на железную койку, утомленный нервным перенапряжением во время допроса. Доноров задремал. И сейчас же увидел себя у Шарова леса. У противотанкового рва сбились в кучу женщины, и вдруг длинная костлявая рука схватила его, Мишку, за горло. Она стискивала шею все сильнее и сильнее, Мишка задыхался и хрипел. Он бил по этой руке кулаками, но удары были слабыми, а руки ватными. Мишка дико закричал и проснулся, покрывшись холодным потом.

Страшные видения начались у него недавно. А раньше невесть откуда появился страх. Спустя полтора десятка лет беспокойство все чаще стало охватывать Мишкину душу. Теперь уже не страх разоблачения был причиной вновь вспыхнувшего беспокойства в мозгу убийцы. Мишка начал бояться своего прошлого, ему были страшны видения времен войны, когда он водил на расстрел десятками женщин, стариков, детей к противотанковому рву. Иногда услужливая память выхватывала из общей массы отдельные лица и подсовывала их во сне. Мишка боялся смотреть им в глаза. Жертвы наступали на него со всех сторон, хватали за горло руками… Он просыпался в холодном поту и со страхом ждал следующей ночи. Спать ложился, не выключая света, и все же не мог избавиться от видений прошлого. И каждый раз видел парад мучеников…

Тогда он пошел к врачу. Врач осмотрел здорового, крепкого мужчину и, не найдя у него каких-либо отклонений, прописал успокаивающее лекарство. Но и это не помогло. Только алкоголь на время оставлял его в состоянии забытья.

В свой отпуск Доноров решил рассеяться, отправившись путешествовать по стране. Он и сам не заметил, как очутился в знакомых местах.

…У небольшого двухэтажного особняка, обнесенного высокой каменной оградой, он остановился. «Кто сейчас здесь живет? Наверное, какой-нибудь важный начальник, кто же еще может занять такой красивый дом», — зло подумал Доноров.

Ворота дома распахнулись, и оттуда вывалилась ватага веселых ребятишек вместе с молоденькой воспитательницей. Черт побери! Кажется, детский сад.

В этом особняке ему довелось побывать всего один раз.

…Он шел со страхом и трепетом по усыпанным желтым песком дорожкам. Рядом с ним шагал штурмбаннфюрер Шмиккер. Их вызывал к себе оберфюрер СС Генрих Бёме.

Мишка еще не оправился от испуга, который ему пришлось пережить в кабинете у Шмиккера, и сейчас вышагивал как автомат, ставя прямые ноги, стараясь подражать идущему впереди штурмбаннфюреру.

Со Шмиккером Лапин не встречался с тех пор, как с его благословения начал делать свою карьеру.

— Хайль Гитлер! — прокричал Лапин, высоко подбросив руку, как только переступил порог кабинета Шмиккера.

— Хайль! Садись, Михель! — ласково пригласил эсэсовец. От его вкрадчивого голоса мурашки побежали по телу Мишки. — Ну, рассказывайт, как идут деля.

Боясь попасть впросак, Мишка не знал, что и отвечать. О каких делах хотел знать шеф гестапо?

— Что ти мольчишь? Нет что сказать? Ай-яй-яй! Такой зольдат фюрера и такой не смелий. Я доволен твоя работа. Ти хорошо исполнял приказ оберфюрер Бёме. Ти уничтожил много партизанский бандит и их семья. Ти будешь иметь награда. Но я имейт для тебя другой работа. Хороший работа, умный работа. Поняль?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер! — выкрикнул Мишка.

— Садись, садись. Будем говорить как два приятеля.

У Лапина стал проходить страх, уступая место его обычной нагловатости. Он вытянул шею, весь обратился в слух, демонстрируя Шмиккеру, как он думал, собачью преданность.

Штурмбаннфюрер видел, как минуту назад трепетал перед ним от страха этот русский с арийской внешностью. Как всякий жестокий человек, он признавал в обращении с людьми лишь силу. Его кредо было просто и понятно любому, философия сводилась к власти сильного над слабым. Он заставлял трепетать подчиненных и, в свою очередь, трепетал перед начальством. К оберфюреру Бёме он каждый раз отправлялся как на пытку или казнь, настолько Бёме подавлял и опустошал своего подчиненного. Сейчас ему тоже предстояло идти к оберфюреру СС, и Шмиккер оттягивал сколько мог этот неприятный момент.