Князь Верейский блюл нравы дворян, как земский начальник Разбойщин блюл крестьянские нравы. Князь недоумевал наедине с самим собою: он видел своими глазами и знал на фактах: с шестьдесят первого года судьбы крестьянства, хранимого им, сломаны – князю казалось – самим же дворянством. Бабенин не шел в счет, не столбовой и не помещик, и тем не менее – гражданские браки… Как хранить эти дворянские судьбы – и даже не только хранить, но создавать их процветание? – Князь устанавливал скорбно: помещик беднел и, беднея, дичал – вплоть до гражданского брака!.. Сам князь обладал имением с усадьбой, с каменным домом в девятнадцать комнат, с колоннами. Дом построен был дедом. Дед отапливал весь этот дом, при отце отапливалась четверть дома, – а Виталий Аристархович совсем не отапливал, приезжая в усадьбу лишь летом. Вольное Экономическое Общество в шестидесятых годах оповещало о новых принципах сельского хозяйства в полуизвестной Америке, – большие участки посевов, усовершенствованные машины, химическое удобрение, – Общество печатало советы российским помещикам. Конечно, разумно, – сам князь знаком был даже с теорией «тюненевских поясов» и одобрял ее, – конечно, разумно, – на то и существовал Дворянский Банк, – взять ссуду, оборудовать хозяйство по-американски, ввести семиполье, купить симменталов, провести к имению железнодорожную ветку, построить винокуренный завод, молочную ферму на отбросах с завода… Но – как-то так получилось, – деньги из Банка были взяты еще отцом, бестолково прожиты, а имение обрабатывалось детьми и внуками тех самых отцов и дедов, которые обрабатывали эти ж земли при крепостном праве, – и теми ж самыми трехпольными способами, – с тою лишь разницей, что деды-мужики, работая на деда-князя, отдавали князю натуру, снятую с полей, а теперь сыновья и внуки платили Виталию Аристарховичу деньгами арендную плату. Собирая через приказчика рубли с крестьян, Виталий Аристархович печально полагал, что он – «капитализируется», – а капитализм он презирал не менее генерала Федотова… – Виталий Аристархович страдал оттого, что никак и никому не обязательно было доподлинное знание: художник Нагорный был вправе начинать летоисчисление от Фридриха Барбароссы, как вправе генерал Федотов, кроме английских романов, читать Четьи-Минеи сорок лет подряд на каждый день, – как учитель Богородский и доктор Криворотое одновременно увлекались – один толстовством, в силу чего вегетарьянствовал, а другой – Бюхнером и Эрнстом Геккелем, ради коих хоронился инфекции и отрицал простуду, – истину каждый искал по-своему, и князь Верейский Виталий Аристархович возлюбил эпоху Александра Первого по романам того времени, по московским и деревенским главам романов. Князю казалось, что тогдашнее время было – «некапиталистическим», – и было медленным, сердечным, как Карамзин, семейственным и философским. Князь играл на рояле, любил сумерки, любил гостей в сумеречный час и домашние концерты. Дом его был обставлен мебелью александровских времен. Дочь Оленька обучалась у бонны и мамы. Князь декламировал Апухтина и Фета. Рассчитываясь с кучером, кухаркой и горничными, князь оставлял им деньги на кухне, на краешке стола под шелковым своим носовым платком…
И князь Верейский никак не походил – блюститель дворянства – на крестьянского блюстителя Афиногена Корниловича Разбойщина. Земский начальник Разбойщин, кучера которому не полагалось, – этот от кухарки требовал расписку в получении жалованья, где вместо подписи по безграмотности ставился крестик, заверенный дежурным на кухне десятским иль сотским. Ездил Разбойщин исключительно на крестьянских лошадях. Князь Верейский раза два в году устраивал благотворительные балы, по примеру александровской эпохи, но для современных целей – в пользу Общества Народной Трезвости, в пользу детского сиротского приюта, на рождественскую елку в женской прогимназии, – и князь знал опытом: к Разбойщину с подписным листом посылать бессмысленно, Разбойщин не подпишется, спрячется на кухню от подписного листа, скажется отсутствующим – в силу своего происхождения от дьяков и подьячих времен царя Алексея Михайловича.
Разбойщин блюл крестьянские нравы на помощь помещикам и государству. Земскому начальнику не полагалось знать таких слов, как, например, – кризис, – и Разбойщин никак не знал, что вообще-то земские начальники возникли именно из-за кризиса. На английских и германских биржах цены на хлеб падали совсем не вровень тому, как стояли в Российской империи арендные цены на земельные угодья, – «мужик» – по здравому смыслу – должен был бунтовать, императоры никогда не забывали «о пугачевщине»: этих тонкостей Разбойщину знать не полагалось, но Разбойщин знал отлично, зачем он приехал в Камынск на смену выборным от дворянства мировым судьям, – в строгости, в защите того же дворянства. И Разбойщин знал, что у того же князя Верейского в сельце его Верейском, как доносил Разбойщин –
«…сельское население постепенно пришло к полному разорению и воспитало в себе злобу к его сиятельству… в текущем году, поразившем уезд недородом хлебов и трав, верейковцы обратились к его сиятельству с настоятельной просьбой снизить им арендные расценки, но удовлетворения не получили, в силу чего крестьянин сельца Чертанова Иван Нефедов произносил противозаконные речи, грозился пустить „красного петуха“, написать жалобу его императорскому величеству… и был осужден мною по вышеизложенным причинам на шесть месяцев тюремного заключения…»
Так писал Разбойщин о селе Верейском, а о графе Уварове, покорителе женских сердец, писал иначе:
«…сельское общество села Уваровка обратилось к управляющему его сиятельства с настоятельной просьбой сдать им в аренду по примеру прежних лет семь с половиною десятин земли, врезавшихся клином в их село Уваровка и расположенных притом таким образом, что означенный клин отделяет село от водопоя и лишает возможности удержать скот от потравы, ввиду коей скот систематически штрафуется графской конторой. Управляющий затребовал 175 р. вместо прежних 70-ти, а поскольку сельский сход, обсудив безвыходность своего положения, согласился на уплату означенной суммы, управляющий сообщил сельскому старосте, что им написано донесение его сиятельству, но его сиятельство находится в Пятигорске на излечении и ответа по сему крестьянскому предложению прислать не может, в силу чего крестьянин села Уваровка произносил противозаконные речи и был осужден мною по вышеупомянутым причинам на шесть месяцев тюремного заключения…» Земский начальник Афиноген Корнилович Разбойщин никому и ничему на свете не верил, даже жене, равно как убежден был в том, что и ему никто не верит. Деньги на обед Афиноген Корнилович выдавал кухарке самолично и жене не давал денег ни копейки. Не реже, чем раз в неделю, по ночам, когда сын спал, Афиноген Корнилович обыскивал сыновние карманы и порол сына в субботу, если находил в кармане у него карандаш, стащенный с отцовского письменного стола.
В субботу вечером и в воскресенье утром Афиноген Корнилович ходил в собор – ко всенощной и к обедне, – в вицмундире, при шпаге. Гостей Разбойщин приглашал к себе два раза в год и сам ходил в гости не чаще раза в месяц исключительно к людям по чину. Никто никогда не видел, чтобы Разбойщин улыбался. Дом его был кругом заперт, и спал Разбойщин, подложив под голову кинжал и револьвер. Никто никогда не слышал от Разбойщина незаконной фразы и не слышал ни разу ни одного обобщения.
В Камынске знали: если ставни в кабинете Разбойщина закрыты круглые сутки, если круглые сутки заперта на засов калитка и около нее днюют крестьянские ходоки, – значит – Разбойщин пьет. Розово-лысый, совершенно аккуратный, – даже в запое Разбойщин оставался аккуратным, если не считать, что в запои он сидел в кабинете, ходил по дому в подштанниках и в нижней рубашке. Он приходил к жене, держась за стены, он садился против нее на корточки и хихикал, невозможно-розовый.
– Вы, мадам, мечтали о беличьей ротонде к зиме? – а я их пропиваю… я знаю, это глупо. А я их и зарабатываю!.. Или вы, мадам, мечтаете о графе Уварове и о Париже?… – по-моему, вы с лица для Парижа не вышли… Я прошу вас, мадам, станьте на четвереньки. Пожалуйста!.. Не хотите?.. Тогда я стану на четвереньки. Ну, вот, видите? – станьте рядом со мною, я прошу вас, мадам, станьте на четвереньки, мы поползем обедать… Ну, прошу вас ко мне. Вы видите, мадам, я унижен, я подобен свинье, я плачу… я требую, наконец, как муж!.. – не надо доводить до прошлого раза!.. Ну, вот так, вот так… Послушайте, мадам, есть люди верующие в Бога и неверующие, есть христиане и есть буддисты, – а все одинаково, и это отмечено даже в медицине, все одинаково всегда видят все одного и того же зеленого черта, православного черта, который обыкновенно вылезает из горлышка бутылки, а сейчас лезет у вас, мадам, изо рта… я хочу спросить, – почему даже буддистам видится православный черт? – к чему бы!?
