На этом его, как он это называл, инспекция закончилась. Развернулся пан анжинер и пошел к дороге. После, слышно было, кони захрапели, затопали. Уехал анжинер. А мы остались у канавы — неправильное закапывать, а на правильном копать.

Еще через три дня приехал пан Якуб. Увидел, куда мы копаем, разъярился. Стал кричать:

— Ты что, Демьян, совсем без глаз, без головы? Так ты сейчас таким и будешь, безголовым! — и уже цоп за саблю…

А я:

— Э, пан каштелян, не шуми. Это не сам я такое придумал, а это анжинер мне так велел.

— Какой еще анжинер?

— А тот самый, чужинец. Он что, тебе разве ничего не говорил?

— Э! — говорит Якуб. — Говорил. Интересно! А ну, хлоп, рассказывай, что тут у вас без меня было!

Я рассказал. Пан каштелян задумался. Долго думал, потом говорит:

— Ат! Ладно. А ну-ка отойдем, Демьян.

Отошли мы от хлопцев. Тогда Якуб мне говорит:

— А тот княжий чужинец, он же давно уехал. Только снег сошел, он и уехал. В Чужинье. Я еще его в дорогу собирал… А вот, гляди, вернулся. О! Понимаешь?

— Да, — говорю, — а чего тут понимать. Вернулся человек.

— Человек! Да где ты человека видел, баранья твоя голова?! К тебе не человек приходил!

— А кто?

— Кто, кто! — дразнит Якуб.

Потом по сторонам огляделся, помолчал, и уже шепотом, чуть слышно:

— Вот что, Демьян. Там, где вы теперь копаете, там хорошо копается?

— Не жалуемся.

— И ничего такого здесь больше не было? Ну, такого, нехорошего.

— Да все как будто хорошо, — говорю. — Мы привыкшие.

— Ладно, — он говорит. — Так, значит, и дальше так копайте, как вам это анжинер наказал. А когда он опять с проверкой к вам явится, ты про меня ему ничего не говори, ты вообще побольше молчи, ничего не рассказывай. Слушай его внимательно, со всем соглашайся… И посмотри, какие у него глаза. Хорошо посмотри!

— Глаза у него, — говорю, — как глаза. Два одинаковых.

— Молчи, хлоп! Слушай! — злится каштелян. — Так вот, ты посмотри, какие у него глаза, веки на них есть или нет. Ясно? А теперь не стой, как пень, иди работай!

Уехал Якуб. А мы дальше копаем. И я все время чую — кто-то сзади чужой стоит, смотрит на меня, смотрит, усмехается. Обернусь — никого. Но точно знаю — кто-то есть. Ох, думаю, скорей бы анжинер приехал!

Он и приехал. Но вот как он приехал и как он ко мне подошел, того всего ничего я не видел, не слышал, не чуял. Вот только вдруг:

— Эй, Демьян!

Я обернулся — анжинер стоит. А какой он теперь страшный! Глаз теперь у него нет, вместо них два круглых черных стеклышка, и эти стеклышки так и блестят, так и сверкают!

— Чур! — закричал я. — Чур меня!

А анжинер смеется:

— Чего перепугался, хлоп?! Я же тебя не ем!

— Это верно, — говорю, — ваша милость не ест. Да и чего меня есть, я костлявый, я грязный. А чего это у вас такое с глазками?

— Заболели они, — говорит анжинер. — Света боятся, вот я их от света и укрыл.

Э, думаю, так я тебе и поверил! Да у нас тут в пуще разве свет? Да тут и ясным днем, как у меня дома ночью за печкой. Вот какая здесь чащоба! А он, гад, света испугался, ага! Но говорю, как будто интересно мне:

— Какие стеклышки игривые! Так и играют, так и блестят. Красота!

А анжинер:

— Это не стеклышки. Это такой оптический прибор, называется он окуляры. Ну да ладно болтать, пойдем, на работу посмотрим.

Пошли. Опять он там и сям ходил, головой вертел, опять по берегу ногой потопывал, в книжечку что-то записывал, жердью глубину канавы мерил. Вот дела! На глазах у него черные стеклышки, а он через них все видел. И еще как! В одном месте мои хлопцы на пол- лопаты ошиблись, так он там такой крик поднял! Потом чуть успокоился. Потом еще ходил, высматривал да проверял…

А я все на него смотрел, все под стеклышки старался заглянуть, посмотреть, есть ли там у него веки…

А никак мне этого не удавалось! И только тогда, когда он уже собрался уходить, когда отвел меня в сторонку и стал последние наказы отдавать, где и куда теперь нужно нашу канаву вести, чтобы гребень раньше времени не срыть, чтобы дрыгва ненароком сама по себе прежде срока не открылась…

Тут он задумался, достал из рукава платочек, снял свои черные окуляры и стал их стеклышки этим платочком утирать…

Вот только тут я и увидел, что веки у него есть, только веки не сверху, как у всех, а снизу! Ат! Так вот оно что! Ат…

А он на меня:

— Чего стоишь, как пень?! А ну иди работай! — и веками страшно дрыг, дрыг!

И что ему на это скажешь? Я пошел. И он окуляры надел, пошел к дороге, кони заржали, затопали. Уехал этот, ну, который назывался анжинером. Хлопцы копают. А я стою как пень и думаю. Думаю, думаю, думаю…

Хотя чего тут думать? Сам я во всем виноват. Надо было мне сразу Якубу отказывать, никуда не ходить. Ну и что бы мне они за это сделали? Ну, взяли бы за руки, за ноги, раскачали — и головой об сосну. Кр-рак — и готов. Быстро! А так вон что теперь утворилось! И ладно, я в это попал. Я виноват, мне и погибель. А хлопцы тут при чем? Чего я не молчал тогда, зачем их каштеляну называл? Вот бы молчал тогда, и что? Ну, оторвали бы язык. Так они и это быстро делают, особенно Микита. И пошел бы я себе молча домой. А хлопцы бы все по домам сидели. И были бы они все живы-невредимы. А так им теперь дома не видать, Цмок их отсюда живыми не выпустит. И это правильно! Зачем его дрыгву тревожили, баламутили?

Вот так стоял я, думал тогда, думал, не копал. Хлопцы копали. Потом стало темно, лопаты побросали. Пошли к огню. Поели там, поговорили. Хлопцы говорили, я молчал. Они говорили про всякое. Только ни про Цмока, ни про анжинера никто ни слова не сказал. И у меня за весь вечер никто ничего не спросил. Как будто меня там, с ними, не было.

А после легли спать. Тихо было в пуще, даже ветер листьями не шелестел, даже никто в чаще не ныл, не охал. Вот только спи и спи себе!

А я не спал. Лежал, про хлопцев думал. Потом стал думать про себя, про набитого дурня. Потом стал думать про свой дом, про своих. Так про них до самого утра думал, думал.

Утром я, как всегда, поднялся раньше всех, пошел командовать. Хлопцы быстро поели и стали работать. Плохо они работали. Так плохо, что хуже некуда. А я ходил, смотрел на них, помалкивал.

Вдруг слышу — конь заржал! Ох, напугался я тогда! Но убегать не стал, пошел встречать. Пришел и вижу — вот радость какая! Это же не анжинер, а это пан Якуб приехал. Я к нему сразу:

— Паночек!

А он мне вот так вот рукой показал — не спеши. И, как всегда, пошел по канаве, посмотрел, как хлопцы работают, все сразу заметил, но тоже ругаться не стал, а только головой качал, причмокивал. Ходил, ходил, смотрел, смотрел, ни у кого из хлопцев ничего не спросил. Только потом, когда все осмотрел, мне говорит:

— Иди за мной, Демьян, покажу, куда дальше копать.

И повел меня в кусты, ближе к верхней дрыгве. Когда мы отошли шагов на пятьдесят, он вдруг остановился, повернулся ко мне и тихо спрашивает:

— Был вчера анжинер?

— Был, — говорю.

— И какое у него веко?

— Как ты и говорил — змеиное!

— Э! — говорит пан каштелян. — Я змею не поминал. Я только спрашивал.

— Ат! — говорю. — Ты, пан, сам, как змея, изворотливый. А я что думаю, то и говорю, а что говорю, то и делаю. Вот я и говорю тебе, а он пусть слушает: когда он еще раз ко мне явится, я его лопатой посеку! А моя лопата сам знаешь какая!

— Э! — смеется каштелян. — Дурной ты, хлоп! Да кто это его простой лопатой посечет?! Да когда бы это было так легко, он разве бы до этих пор дожил? Э, нет, Демьян! Тут одной силы мало, тут еще ум нужен. А где тебе взять ума?!

Я молчу. А он говорит:

— А ты у меня попроси.

Я опять молчу. Он тогда так:

— Да я тебе и так его дам. Я же еще в прошлый раз точно знал, чем все это кончится, и потому заранее припас. На, держи!

И достает из рукава и подает мне такой маленький, беленький, тоненький панский платочек от пота. Там, на том платочке, еще какие-то буковки вышиты, а каждый угол на узел завязан.