Администрация тюрьмы уже переехала в новый корпус в восточном секторе. Лазарет как раз переезжал (интересно, кому могла прийти в голову мысль разместить его на втором этаже). Часть книжного фонда библиотеки тоже вывезли. Остальное ждало своей очереди. Старое здание с облупившейся штукатуркой с двух сторон зажимали блоки А и В. Причем окна их туалетов выходили сюда, так что административный корпус постоянно окутывал запах мочи. Наверное, это обстоятельство и могло служить единственной веской причиной переезда. Библиотека занимала L-образную комнату размерами ненамного больше моего кабинета. Я поискал глазами вентилятор, но его уже увезли. Температура в библиотеке зашкалила за сто четыре градуса[6]. У меня снова жгло в паху. Ощущение такое, как если бы болел зуб. Я понимаю, сравнение абсурдное, учитывая орган тела, о котором идет речь, но другого подобрать не могу. И мне становилось гораздо хуже, когда я справлял малую нужду и сразу после этого. А я посетил туалет, перед тем как идти в библиотеку.

В библиотеке я парился не в одиночку: компанию мне составлял старик Гиббонс, с надвинутой на глаза шляпой дремлющий в углу над вестерном. Жара ему не досаждала, так же как и звуки передвигаемой мебели, охи и редкие ругательства, доносящиеся сверху из лазарета (температура там была градусов на десять повыше, и я надеялся, что Перси Уэтмор просто счастлив). Я тоже не стал беспокоить Гиббонса и прошел к полкам с газетами. К счастью, их не вывезли вместе с вентиляторами. Экземпляры с историей близнецов Деттериков я нашел без труда: она занимала первые полосы газет с момента совершения преступления в июне до суда в конце августа и начале сентября.

Скоро я позабыл про жару, шум наверху и всхрапывания старика Гиббонса. Все мое внимание сосредоточилось на девятилетних девчушках со светлыми волосами и обаятельными улыбками и громадном черном, как эбеновое дерево, Коффи. Учитывая его габариты, не составляло труда представить себе, как он пожирает их, словно великан из сказки. Но он сотворил с ними нечто худшее, и ему просто повезло, что его не линчевали прямо на берегу реки. Если, конечно, считать везением прогулку по Зеленой миле и последующие объятия Старой Замыкалки.

На Юге король Хлопок слетел с престола за семьдесят лет до описываемых событий, и вновь королем он уже не стал, хотя в тридцатые годы производство хлопка чуть оживилось. Прежние хлопковые плантации канули в Лету, но в южной части нашего штата процветали сорок или пятьдесят ферм, на которых выращивался хлопок. Одна из них принадлежала Клаусу Деттерику. По стандартам пятидесятых годов на социальной лестнице он бы встал разве что на ступень выше голодранцев, но в тридцатые по праву считался зажиточным гражданином, поскольку в конце каждого месяца оплачивал наличными счет в магазине и мог смело смотреть в глаза президенту банка, встречаясь с ним на улице. Помимо хлопка, его благополучие зиждилось на курах и коровах. Дружная семья Деттериков состояла из Клауса, его жены и троих детей: сына Говарда, лет двенадцати, и девочек-близняшек, Коры и Кэти.

В ту теплую июньскую ночь девочки попросили разрешения лечь спать на крытой веранде с окнами, забранными сеткой для защиты от насекомых, которая занимала всю боковую стену дома. Им разрешили, чему девочки очень обрадовались. В девять вечера мать, поцеловав девочек, пожелала им доброй ночи. В следующий раз она увидела их только в гробиках, после того как в похоронном бюро сделали все возможное, чтобы привести близняшек в божеский вид.

В те дни на фермах ложились спать рано (как говорила моя мать, едва темнело под столом) и спали крепко. Для Клауса, Маджори и Говарда Деттериков не стала исключением и та ночь, когда похитили девочек. Клаус, несомненно, проснулся бы, если б гавкнул Боузер, их колли, но Боузер не лаял. Ни в ту ночь, ни потом.

Клаус поднялся на рассвете, чтобы подоить коров. Относительно веранды коровник находился по другую сторону дома, так что у Клауса не возникло и мысли посмотреть, на месте ли девочки. Не обеспокоило его и отсутствие Боузера. Пес презирал коров и кур и обычно не вылезал из конуры за коровником, пока не заканчивалась дойка. Если, конечно, его не звали… причем приказным тоном.

Маджори спустилась вниз через пятнадцать минут после того, как ее муж натянул сапоги и потопал в коровник. Она поставила на плиту воду для кофе, потом начала жарить бекон. Привлеченный запахами готовки, на кухне появился и Гови, но не близняшки. Маджори послала его за ними на веранду, уже разбивая яйца над сковородой. После завтрака девочкам предстояло собрать в курятнике свежие яйца. Только в то утро в доме Деттериков так и не позавтракали. Гови вернулся с веранды белый как полотно, с круглыми от ужаса глазами.

– Их нет, – выдохнул он.

Маджори пошла на веранду скорее раздраженная, чем обеспокоенная. По ее словам, сначала она подумала, что девочки на заре отправились собирать полевые цветы. В их возрасте такое возможно. Но Маджори хватило одного взгляда, чтобы понять, почему так побелел Гови.

Она закричала… нет, пронзительно завопила, зовя Клауса, и тот сломя голову примчался из коровника в белых сапогах, опрокинув на них ведро с молоком. От увиденного у него ослабли колени. Да и едва ли кто из родителей в такой ситуации смог бы устоять на ногах. Одеяла, под которыми девочки прятались от ночной прохлады, были отброшены в угол. Забранная сеткой дверь сорвана с верхней петли. На досках пола и на ступенях капли крови.

Маджори умоляла мужа не искать девочек в одиночку или хотя бы не брать с собой сына, если уж он пойдет на розыски, но она лишь впустую сотрясала воздух. Дробовик хранился в комнате, где Деттерики держали рабочую одежку, в отдельном ящике под самым потолком, где до него не могли добраться дети. Гови Клаус вручил револьвер двадцать второго калибра, который родители хотели подарить мальчику на день рождения в июле. Отец с сыном вышли из дома, не обращая внимания на истеричные крики Маджори, желающей знать, что они будут делать, если наткнутся на банду бродяг или ниггеров, которые сбежали с фермы у Ладуса, куда их определили на исправительные работы. Я, кстати, думаю, что мужчины поступили правильно. Кровь еще не запеклась, цвет ее из алого еще не превратился в бурый, значит, с момента похищения не могло пройти много времени. Клаус, должно быть, понял, что у него еще есть шанс спасти девочек, и он решил им воспользоваться.

Но ни Клаус, ни тем более Гови не умели идти по следу: фермеры не охотники, привыкшие выслеживать по лесам лося или оленя. Отец с сыном обошли коровник и сразу поняли, почему Боузер не лаял. Он лежал, наполовину высунувшись из конуры, сработанной из обрезков досок, оставшихся после постройки коровника (фасад конуры украшала аккуратная надпись «БОУЗЕР» – я видел фотоснимок в одной из газет), со свернутой на сто восемьдесят градусов головой. Только человек невероятной силы мог сотворить такое с довольно-таки крупной собакой. Эти слова произнес прокурор перед присяжными на процессе Коффи… и многозначительно посмотрел на гиганта-подсудимого, который, низко опустив голову, сидел за столиком защиты в новеньких, купленных штатом широких штанах и куртке. Рядом с собакой Клаус и Гови нашли кусок сосиски. По версии обвинения, которая мне представляется более чем логичной, Коффи сначала прикормил собаку, а потом, когда Боузер начал есть последний кусок, протянул руки и одним движением свернул псу шею.

За коровником начинался северный луг Деттериков, но в тот день коровы на нем не паслись. Траву покрывала утренняя роса, и на ней четко выделялась идущая по диагонали на северо-запад цепочка следов.

Даже находясь на грани истерики, Клаус Деттерик заколебался. Не потому, что испугался мужчину или мужчин, похитивших его дочерей, а из страха, что похититель пришел по этой тропе, уйдя совсем в другую сторону. Клаус боялся, что он потеряет драгоценные секунды, не приближаясь, а удаляясь от похитителя.