– Хорошо. – Я встал. – В казни Делакруа он сыграет заметную роль. А пока я оставлю его в покое.

– Вот и славненько. – Мурс тоже поднялся. – Между прочим, как у тебя с этим? – Он бросил быстрый взгляд на мой пах.

– Чуть получше.

– Рад это слышать. – Он проводил меня к двери. – Что ты скажешь насчет Коффи? Могут возникнуть сложности?

– Думаю, что нет. Пока он тише воды, ниже травы. Разве что глаза у него очень странные… но спокойные. Мы будем приглядывать за ним. Можешь об этом не волноваться. Ты, разумеется, знаешь, что он сделал?

– Конечно.

Мурс вышел со мной в приемную, где мисс Ханнах барабанила на своем «ундервуде». Этим она, похоже, занималась еще со времен ледникового периода. Уходил я в отличном настроении. В конце концов, легко отделался. Плохо ли узнать, что у меня появился шанс пережить Перси.

– Передай Мелинде мои наилучшие пожелания. – Я пожал Мурсу руку. – И не волнуйся понапрасну. Скорее всего выяснится, что у нее обычная мигрень.

– Очень на это надеюсь. – Губы его улыбались, но глаза оставались грустными. Малоприятное сочетание, доложу я вам.

Я вернулся в блок Е. И все покатилось своим чередом. Чтение и написание бумаг, мытье полов, раздача пищи, составление графика дежурств на следующую неделю, сотни маленьких дел, ни одним из которых я не мог пренебречь. А главное из них заключалось в ожидании. Вот уж чего в тюрьме хватало, как бы человек ни старался занять себя. Вот я и ждал, когда Эдуард Делакруа пройдет по Зеленой миле, когда прибудет Уильям Уэртон с его кривящимися губами и татуировкой «Крошка Билли», когда Перси Уэтмор уйдет из моей жизни.

Мышонок Делакруа так и остался для меня загадкой природы. В блоке Е я больше мышей не видел, ни до этого лета, ни после осени, когда Делакруа покинул нашу компанию душной октябрьской ночью, ушел от нас столь жутко, что я через силу заставляю себя вспоминать об этом. Делакруа похвалялся, что именно он выдрессировал мышонка, который начал жить среди нас под именем Пароход Уилли, но я полагаю, что все было наоборот. В этом со мной соглашались и Дин Стэнтон, и Зверюга. Именно они дежурили в тот вечер, когда мышонок впервые предстал перед нами, и я готов подписаться под словами Зверюги: «Эта божья тварь уже ручная и в два раза умнее французика, который думает, что она принадлежит ему».

Мы с Дином сидели в моем кабинете, перебирая прошлогоднюю документацию, составляя список свидетелей, присутствовавших на пяти казнях в прошлом году и шести, состоявшихся в двадцать девятом и тридцатом годах. Всем этим свидетелям мы писали письма, которые, по существу, сводились к одному вопросу: довольны ли они нашей работой? Я понимаю, звучит это довольно странно, но для нас были важны ответы этих людей. В свидетелях мы видели не просто налогоплательщиков, из кармана которых оплачивались наши услуги. Женщина или мужчина, готовые прийти в тюрьму глубокой ночью, дабы наблюдать за смертью другого человека, должны иметь на то особую, убедительную причину. Испытываемая потребность лицезреть казнь наверняка должна была смениться чувством глубокого удовлетворения, если экзекуция проводилась должным образом. Возможно, они мучились кошмарами. Цель ночного мероприятия – показать им, что кошмар окончен. Может быть, наша работа приносила облегчение кому-то из них.

– Эй! – послышался из-за двери голос Зверюги, сидевшего за столом в конце коридора. – Эй, вы двое! Идите сюда!

Мы с Дином тревожно переглянулись, подумав: что-то стряслось. То ли с индейцем из Оклахомы (звали его Арлен Биттербак, но у нас он проходил как Вождь… или, в интерпретации Гарри Тервиллигера, – Вождь Козий Сыр, поскольку Гарри заявлял, что от Биттербака исходит запах этого сыра), то ли с другим нашим поселенцем, которого мы прозвали Президент. Но потом Зверюга расхохотался, и мы поспешили к нему, чтобы узнать, что так развеселило его. Смех в блоке Е казался столь же неуместным, как и в церкви.

Старик Два Зуба, который в те дни катал по тюрьме тележку с едой, побывал в блоке Е чуть раньше, поэтому Зверюга запасся на всю ночь: три сандвича, два мешочка попкорна, пара кусков яблочного пирога. А также порция картофельного салата, который Два Зуба, несомненно, умыкнул с тюремной кухни, несмотря на категорический запрет. Перед Зверюгой лежала раскрытая регистрационная книга, и оставалось только удивляться, как это он еще ничего на нее не вывалил. Разумеется, Зверюга уже принялся за еду.

– Что? – спросил Дин. – Что такое?

– Законодательное собрание штата наконец-то раскошелилось еще на одного надзирателя. – Зверюга все смеялся. – Смотрите сами.

Мы проследили за направлением его пальца и увидели мышь. Тут начал смеяться и я. Дин последовал моему примеру. Иначе и быть не могло: мышь вела себя так же, как мы при обходе, повторяемом каждые четверть часа. Крошечный пушистый надзиратель обегал камеры, дабы удостовериться, что никто не собирается совершить побег или покончить с собой. Мышь семенила по Зеленой миле, останавливалась, поворачивая головку из стороны в сторону, и, убедившись, что в камерах все в порядке, следовала дальше, до новой остановки. Наши постояльцы на крики и смех не реагировали, продолжая храпеть, отчего ситуация выглядела еще более комичной.

Обычная, знаете ли, серая мышка, только она вроде бы проверяла камеры. Даже заглянула в одну или две, с легкостью проскользнув между прутьями решетки. Могу представить себе, как бы позавидовали ей заключенные, и прошлые, и нынешние. Правда, заключенные мечтали о том, чтобы выскользнуть наружу.

Мышь не заходила в занятые камеры, только в пустующие. И наконец добралась до стола. Я ожидал, что она повернет назад, но нет. Никакого страха перед нами мышь не выказывала.

– Вроде бы у мышей не принято так близко подходить к человеку, – нервно заметил Дин. – Может, она бешеная.

– О Господи. – Зверюга откусил здоровый кусок сандвича. – Тоже мне великий мышиный эксперт. Маусмэн[10]. Ты видишь пену на ее пасти, Маусмэн?

– Я даже не вижу ее пасти, – ответил Дин, вызвав у нас новый приступ хохота.

Пасти я, кстати, тоже не видел, зато в черных бусинках глаз нашей мышки я не обнаружил ни бешенства, ни безумия. Они светились любопытством и умом. Я отправлял на смерть людей вроде бы с бессмертной душой, которые выглядели куда как более тупыми в сравнении с этой мышью.

Нас разделяли ровно три фута и стол… обычный такой стол, за какими сидят учителя в местных школах, когда мышь села на задние лапки и свернула хвост колечком. Все это она проделала аккуратно и степенно, словно старая дама, оправляющая юбки.

Я разом перестал смеяться, почувствовав, как по коже побежали мурашки. Хотелось сказать, что не знаю, отчего они побежали, никому не нравится выставлять себя в нелепом виде, но, разумеется, причину я знал, и если уж правдиво рассказывать об остальном, можно и тут не уклоняться от истины. На мгновение я представил себе, что эта мышь – я, но совсем не надзиратель, а еще один осужденный преступник на Зеленой миле, признанный виновным и приговоренный к смерти, которому, однако, достает мужества смотреть на стол высотой с гору (таким же большим, несомненно, покажется нам и трон Господний, когда Он призовет нас к Себе) и громкоголосых, одетых в синее гигантов, сидящих за ним. Гигантов, которые расстреливали мышей из дробовиков, убивали их ударами щетки или ставили им ловушки, ломающие хребты, когда они осторожно ползли по слову «Победитель», чтобы съесть кусочек сыра, дожидающийся их на маленькой медной тарелочке.

Щетка по соседству со столом отсутствовала, а вот швабра была в ведре с водой. Я в соответствии с графиком протер зеленый линолеум коридора и все камеры, прежде чем заняться с Дином письмами. Я видел, что Дин потянулся к швабре, но перехватил его руку, когда она уже коснулась деревянной рукоятки.

– Оставь.

Дин пожал плечами и опустил руку. Как мне показалось, особого желания пришибить мышь он не испытывал.