То была медленная, стыдливая работа – возвращать себе цивилизованный вид, раскатывая рукава рубашек и надевая сюртук и мундир.

– Итак, джентльмены, – сказал я, хрустя костяшками пальцев, – что конкретно нам известно? – Не получив ответа, был вынужден отвечать сам: – У нас есть юноша, который никому не рассказывает о своем желании умереть. Не оставляет записки. Умирает, опираясь ногами о землю. У него на затылке имеется… ушиб, как выразился доктор Марквиз. Волдыри на пальцах, ожоги от веревки по всей шее. А теперь я вас спрашиваю: предполагает ли все это, что человек добровольно отправился к Создателю?

Хичкок, как я помню, поглаживал нашивки на своем мундире, словно напоминал себе о своем звании.

– И что, по вашему мнению, произошло? – спросил он.

– О, у меня просто версия, вот и всё. Примерно между десятью и, скажем, одиннадцатью тридцатью Лерой Фрай выходит из комнаты в казарме. Он, естественно, знает, что наверняка наткнется… Простите, а каковы последствия того, что он столкнется с мистером Хичкоком?

– Если покинет казарму после отбоя? Это десять штрафных баллов.

– Десять, да? Значит, он рискует, не так ли? А зачем? Ему очень хочется увидеть Гудзон, как нашему очаровательному мистеру Хантуну?.. Может, и так. Может, среди ваших кадетов есть тайный отряд любителей природы. Но в случае мистера Фрая я склонен считать, что у него на уме было какое-то особое дело. И только потому, что кто-то ждет его.

– И этот кто-то?.. – сказал доктор Марквиз, не закончив свой вопрос.

– Давайте предположим, что это тот, кто ударил его по голове. Накинул петлю ему на шею. И затянул ее.

Я сделал шаг назад и улыбнулся, глядя в стену, потом вернулся к ним и сказал:

– Естественно, это только версия, джентльмены.

– Думаю, вы скромничаете, – сказал капитан Хичкок довольно оживленным тоном. – Сомневаюсь, что вы стали бы выдвигать версию, не веря в нее.

– О да, – сказал я, – но завтра океан все смоет, и… пшик.

Тишина, которую нарушало лишь «кап-кап» по козлам и шарканье сапог Хичкока… а потом, наконец, и голос капитана, звучавший все напряженнее с каждым словом.

– Мистер Лэндор, теперь вы поставили нас перед двумя загадками, хотя раньше была одна. По-вашему, получается, что мы должны искать и осквернителя Лероя Фрая, и убийцу Лероя Фрая?

– Если только, – сказал доктор Марквиз, скользя взглядом по нам обоим, – это не одно и то же лицо.

Странно, что предположение высказал именно он, – но он его высказал, и воцарившаяся тишина приобрела совершенно новое качество. Все мы, думаю, двигались вверх разными дорогами, но одинаково ощущали изменение высоты.

– Итак, доктор, – сказал я, – единственный, кто может ответить нам, – это бедный юноша в гробу.

Лерой Фрай слегка покачивался в своей ванне; его глаза были широко распахнуты, тело пребывало в окоченении. Скоро, как я знал, трупное окоченение пройдет и суставы начнут двигаться… и, может, тогда, думал я, тело что-нибудь нам откроет.

Именно в тот момент я обратил внимание – снова, должен отметить – на его левую руку, сжатую в кулак.

– Прошу прощения, – сказал я, – если не возражаете…

Вероятно, я произнес эти слова, но уже не отдавал себе отчет в том, что говорю и что делаю. Передо мной стояла единственная цель: добраться до руки Лероя Фрая.

Подтащить руку к свету было невозможно, так как для этого пришлось бы подтаскивать все тело, поэтому я удовлетворился тем, что работал под поверхностью. Остальные двое не понимали, что меня так заинтересовало, пока не услышали треск отогнутого от кулака большого пальца Лероя Фрая. Даже приглушенный спиртом, звук получился ужасным; он напомнил тот, с каким курице рубят шею.

– Мистер Лэндор?

– В чем дело?

Следующий палец разогнулся быстрее. Или, вероятно, я уже знал, какое усилие понадобится.

Щелк. Щелк. Шелк. Шелк.

В раскрытой ладони Лероя Фрая лежало нечто желтое и с неровными краями. Клочок бумаги.

Когда я поднес его к свету, Хичкок и Марквиз уже стояли по обе стороны от меня, и мы вместе читали, молча шевеля губами, как студенты, вглядывающиеся в написанные мелом на доске латинские слова.

– Ну, может, в этом ничего и нет, – сказал я, сворачивая бумажку и убирая ее в карман. Присвистнув, посмотрел на лица своих соратников. – Вернуть пальцы в прежнее положение?

Мое пребывание в академии нельзя назвать полноценным тюремным заключением. Бывали периоды, особенно в следующие несколько недель, когда эскорт отходил на короткое время или позволял мне на несколько ярдов отклониться от курса. На минуту или даже на две поводок ослабевал, и я оказывался в одиночестве в самом сердце Вест-Пойнта, и тело давало о себе знать: лысина на голове, хрип в левом легком, боль в бедре… а поверх всего этого то биение – бум-бум-бум, – что я ощутил в кабинете Тайера. Каждый симптом я воспринимал как повод для ликования, так как он означал, что какие-то части меня далеки от академии. Много ли кадетов и даже офицеров могли сказать про себя такое?

А теперь позволь, Читатель, вернуть тебя к тому моменту, когда нас с капитаном Хичкоком (доктора Марквиза мы оставили заглаживать оскорбления, нанесенные личности Лероя Фрая) по пути к квартире суперинтенданта остановил некто профессор Чёрч. У профессора имелась жалоба, предназначенная исключительно для ушей Хичкока. Мужчины отошли в сторону; я немного продвинулся вперед и оказался в саду суперинтенданта. Милый крохотный уголок: рододендроны, астры, дуб, обвитый плетистой розой… Я закрыл глаза и позволил себе опуститься на медную скамью, радуясь одиночеству.

Вот только я оказался не один. Позади меня раздался напряженный голос:

– Прошу прощения…

Я повернулся и увидел его. За грушей. Он показался мне таким же нереальным, как лепрекон. Разве я не наблюдал (или не слышал), как кадетов академии строевым шагом гонят на завтрак, обед и ужин? В класс, на парад, в казармы? Спать и бодрствовать? Я стал думать об этих мальчиках в страдательном залоге[22], и мысль о том, что один из них может выйти из строя ради какого-то своего дела (более важного, чем окунуть ногу в Гудзон), была для меня настолько же дикой, как если б у камня выросли ноги.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Вы Огастес Лэндор?

– Да.

– Кадет четвертого класса По, к вашим услугам.

Начнем с того, что он был слишком стар. Во всяком случае, когда сидел рядом с однокурсниками. Остальные мальчишки все еще сохраняли юношескую прыщавость, у них были большие руки и впалые груди, они легко пугались, будто розга директора школы все еще свистела в воздухе. Этот же кадет был другим: на месте прыщей остались шрамы, осанка была прямой, как у офицера на выздоровлении.

– Как поживаете, мистер По?

Из-под дурацкого кожаного кивера свисали две гладкие черные пряди, превращая глаза – серо-карие, слишком большие для лица – в камеи. А вот зубы, напротив, были маленькими и ровными; такие можно увидеть на ожерелье вождя каннибалов. Изящные зубы соответствовали его конституции: он был худым, как соломинка, хрупким, если не считать лба, не влезающего в кивер. Бледный и выпуклый лоб выпирал из всего облика, словно пища анаконды, образующая узел cопротивления в ее теле.

– Сэр, – сказал он, – если не ошибаюсь, вам поручили раскрыть тайну вокруг Лероя Фрая.

– Именно так.

Новость еще не стала официальной, но отрицать ее смысла не было. К тому же молодой человек не питал никаких иллюзий, хотя и колебался, причем настолько долго, что я вынужден был спросить:

– Чем могу помочь, мистер По?

– Мистер Лэндор, я считаю, что честь этого учреждения возлагает на меня ответственность довести до вашего сведения некоторые сделанные мною умозаключения.