– Ну, и сами понимаете, сейчас я никуда не могу поехать, – бурчал Орсини, вынуждая наклоняться к нему, – грядут большие перемены. Слышали, ди Марко отбывает в Рим. Как только Красный Бык разместил в Ватикане свои войска, так в Его Святейшестве проснулось христианское милосердие. Он объявил курии, что прощает умышлявших против него. Ди Марко едет мириться.

– Неужели папа ему поверит? – на месте Адриана капитан не подпустил бы свору опальных кардиналов и на пушечный выстрел. И трижды в день проверял свою еду и питье. Но, в сущности, вопрос был праздным. Когда в Риме вновь разверзнется бездна, Дженнардо уже будет далеко.

– Адриану проще держать курию поблизости…

Орсини не успел закончить, но мерченар все равно уже не слушал, и одновременно с ним замер весь собор. Прохладный воздух будто вспороли тонким лезвием, когда «лаццарское чудо» вплел свой голос в общую молитву:

– Многократно омой меня от беззакония моего,

И от греха моего очисти меня,

Ибо беззакония мои я сознаю,

И грех мой всегда предо мною.

Лучше бы бездельник болтался по своим делам и дальше. Лучше бы ты не мечтал о том, что придешь на мессу и вновь услышишь, как на губах смертного рождаются голоса небес. Думал, кастрат поможет справиться – не вышло. Ощущение потери не сдавалось ни войне, ни вину, ни мечтам о море… а теперь и последнее лекарство подвело. Довольно. Не кивнув Орсини, не перекрестившись на алтарные образа, Дженнардо едва ль не бегом помчался по проходу меж скамей. Не станет он травить себя, у него полно забот! Списаться с банкирами, договориться о кораблях, да еще дотащить своих парней до Генуи. Он оставит Италию за спиной и постарается не возвращаться как можно дольше. Его брат проживет отпущенный Господом срок, и герцогу Форса придется сделать Джованни наследником, коль младший подался в чужие края. Раньше бы он не посмел… А за храбрость полагается награда: он не увидит, как Валентино ди Марко забьет последние гвозди в крышку своего гроба. Не узнает, на какой дороге и в какой дурацкой драке сложит голову Акилле Ла Сента. Острые лучи ударили в лицо, и Дженнардо остановился на ступенях. Вдохнул сырость распаренных нежданным теплом плит и привычно тронул шрам на горле. Долго будет саднить, долго…

Дождь загнал горожан по домам, и на разоренной гасконцами соборной площади ежились лишь те, кому служба велела ждать хозяев. Э, нет, кое-кому и непогода не указ! Солнце забавлялось золотой всклоченной шевелюрой, и капитан с удивлением уставился на ее обладателя. Такие кудри мудрено не признать, вот только зачем Андзолетто напялил на себя этот коротенький камзол, что делает бывшего семинариста еще более пухлым? Да еще болтает с какой-то девицей в чепце! Тот Дзотто, с которым он водил знакомство, боялся девушек. Неаполитанец тоже увидел его и подпрыгнул на месте. Дженнардо махнул рукой, подзывая, и белокурый кинулся к нему по лужам, точно игривый щенок.

– А я вас ждал, синьор! – задорный прищур, ловкие руки, спелая задница – все тот же Дзотто, хоть что-то не меняется. Мальчишка топтался перед ним, и мелькнула мысль позвать его попрощаться по-своему. Эта микстура тоже не поможет, но последняя ночь пройдет быстрее.

– Зачем же ждал? И кто это с тобой? Девицу завел, проказник?

Юнец стрельнул глазом в служаночку в чепце и широко ухмыльнулся.

– Хотел, чтоб вы зла на меня не держали… ну, поклониться, благословить в дорогу, – на румяной роже не было и следа раскаянья, и Дзотто вдруг прикрыл ладонями гульфик. – И это не моя девица, синьор Рино, вы уж тоже скажете… это невеста Николетто. Они потому и собираются бежать, что отец ее, старый скупердяй, не хочет дочку отдавать, сами понимаете…

– Постой! – так странно: точно половина души живет, чувствуя краски и запахи, а вторая, омертвевшая, холодно взирает на соседку. – Какой еще Николетто?

– Так кастрат же, синьор Рино! Николо Сорти, Николетто, дружок мой. Они с невестой хотят в Венецию бежать, а я с ними, – Дзотто воровато оглянулся и потер пах ладошкой. – Помните, вы все говорили мне: «Пойти б тебе в лицедеи, Дзотто»? Ну, вот мы и собрались… потому я вас тут ждал – спасибо сказать. Ну, и это… вы уж простите меня, а? Только не так, как тогда, а по-настоящему. Я за вас молиться стану, вот вам крест!

Для крестного знамения неаполитанец вынужден был оставить гульфик в покое, и заметно напрягшаяся плоть предстала бы глазам всей площади, не будь та почти пуста. Ай да Николетто – что может быть страшнее приговора кастрации, но юный певец не смирился с ним. Вот только служаночка в скором времени может и раскаяться.

– Индульгенцию на мое имя купишь? Эх, Дзотто… лицедейство тебе пойдет.

Андзолетто заливисто трещал о венецианском театре, что принял к себе Николо Сорти, даже не слыша еще его голоса, но лишь по слухам, уже разошедшимся по Италии, не зная, как мучительны его слова. Не будь твоего длинного языка, мой белокурый щенок, Акилле бы не решился, ничего бы не случилось. И я по сей день кувыркался б с тобой в постели, а потом бежал в церковь, каяться в несуществующих грехах. Есть только один грех под небом – ложь самому себе и лживая вера. Найдет ли он настоящую за морем, иль таковой вовсе не сыскать?

– Дзотто, вели моему казначею выдать тебе на дорогу, – неаполитанец удивленно приоткрыл пухлый рот, а Дженнардо прошел мимо и бросил, обернувшись: – и постарайся связаться с… достойным человеком, который станет вытаскивать тебя из долговых ям.

– Э, нет, синьор Рино, – мальчишка торопливо поклонился, и плутоватое лицо стало серьезным, – деньги я, уж простите, возьму, а с блудом покончено. Чтоб актером стать, работать много надо и не шалить – тогда Господь поможет. Да и, по правде, напугался я, когда синьор Ла Сента меня на костер сватал… Я обещал и…

– Кому же ты обещал? – Дженнардо уже знал ответ и лишь улыбнулся громкому, уверенному: «Пречистой Деве Лаццарской!» Интересно, сколько продержится чистота этого праведника? До первого проигрыша в таверне или первого пожара в штанах? Но на сцене шалопай будет хорош! И если уж мальчишка-простолюдин имеет достаточно гордости, чтобы просить прощения, то сын герцога не может уехать, не попытавшись… и так тянул до последнего, отгораживаясь от чужой беды. А не отдав долги, со своей – не совладать.

****

Праведность другого сорта обитала на улице Всех Святых, и Дженнардо бы век ее не видел, но уехать из Лаццаро, не простясь с кардиналом ди Марко – такого не позволит себе дальновидный капитан наемников. И не к прелату он торопился, обходя развороченные груды камней. К человеку, пред которым был виноват, пусть тому и чхать на его вину, как чхать теперь на все, кроме ему одному ясной цели. Пусть сейчас цель отодвинулась, прячась за грозовыми тучами хитростей Реджио, но Валентино добьется своего, и очень скоро. Сталкиваясь на советах, они говорили лишь о делах, и ни разу кардинал не дал ему понять, что разгадал преступный секрет и помнит о собственных опрометчивых признаниях. Разумеется, для чего портить отношения с тем, на кого не можешь надавить силой, а прочие рычаги утратил? Да еще из-за такой мелочи, как сбежавший, никому не нужный авантюрист? Ла Сенте придется вновь сменить имя, иначе в Италии его не наймут даже последние лавочники. Ди Марко хотел размазать неугодного, сделать его изгоем – ведь несущийся по пятам позор убивает порой не хуже топора; что ж, все вышло чудесно, и верный пес церкви помог кардиналу. Ничто уже не станет прежним, и они оба это знали – князь церкви и продающий свою шпагу аристократ. Бастард Его Святейшества взбаламутил их тухлое болотце, вытащив на свет то, чего никто из них не желал признавать, а пришлось. Аминь.