Мамонов отвернулся, проследил взглядом за Ксенией.

— Ну, это пара пустяков, — по-свойски сказал он. — Баб у нас хватает. Налепят примочек. — Подумав, добавил: — Сгореть-то мы не сгорели бы. Прижало бы нас к реке. По крайности, забрались бы мы в воду. А вот продукты наши… кажется, дуба дали. Дело пахнет керосином!

После того как пожар окончательно затушили, Ксения проверила продукты. Мешки с сухарями и крупами сгорели. Много обгорело сахару… Стеклянные банки с консервами превратились в крошево, но металлических огонь не осилил. В общем кое-что при желании можно было наскрести.

— Н-да-а, — процедил сквозь зубы Мамонов. — Будем жрать подогретую тушенку без хлеба.

— Хотела бы я знать, кто тут курил, — чуть не плача, проговорила Ксения; губы у нее дергались.— Сколько вреда, сколько беды… Как же мы теперь?..

Дудкин потер слезящиеся глаза.

— Тут никто, я полагаю, не курил. Объедкин дымокур утром для оленей развел.

— Вот циклоп одноглазый! — вырвалось у Мамонова. — Вот прислали на нашу голову!

Ксения вздохнула: что с него возьмешь, с Объедкина? Даже отчитывать его не хотелось.

— Извиняйте, барышня, — покорно сказал старик. — Будто и залил, а он, гляди, куды вышел, огонь… Дымокур-то в стороне был, а это мох, стало быть, в нутре тлел, тлел…

Ксения бессильно отмахнулась.

— Не надо, дед… Не надо оправдываться. Нам от этого не легче. — Она рассеянно потрогала банку и отдернула руку. — Жжет! Ну, давайте рассортируем, что ли… Какой уж сегодня маршрут? Пропал день.

Мамонов огорченно потряс головой.

— День пропал — не беда. А вот как нам продукты доставят? Вода упала, перекаты везде повыпирали… Мы теперь как в мышеловке!

— Не паникуй! — оборвала его Ксения. — Кричать караул еще рано.

Получив приказание возглавить отряд, она разузнала на складе, какие продукты заброшены в тайгу.

Пожалела, что нет муки… Кладовщик развел руками: вышла!.. Даже пекарня в партии не работает, муки в обрез, для детишек только.

Ксения пошла к начальнику. Она, разумеется, не собиралась отнимать муку у детишек, которых на базе развелось порядком. Но лишний раз напомнить начальнику о муке не мешало.

И он пообещал ей, что, как только из экспедиции пригонят баржи, тотчас распорядится забросить в отряд муку.

Очевидно, ее в партии еще не было, вот даже Дудкин привез кусок черствого, месячной давности хлеба!

Ксения нет-нет да и наблюдала за Игорем. Он ей нравился. Было в нем, правда, что-то хрупкое, но внешность может и обмануть. Он, наверное, спортсмен, гимнаст. Гимнасты всегда тонкие, сухощавые.

Ведь вот с огнем он сражался и ловко и бесстрашно. Надо смазать ему чем-то волдыри. Мамонова — того не жалко, кожа у него дубленая. А за Котеночкиным есть кому ухаживать…

К ночи от переживаний, дум и забот у Ксении разболелась голова, пришлось глотать пирамидон. Таблетки помогали плохо, она долго ворочалась в мешке. Но, заснув, проснулась не скоро.

За стенками палатки Мамонов говорил кому-то возмущенно:

— Прислали вот циклопа одноглазого и оленей в коросте! И покоряй «белые пятна», ищи алмазы! На кой черт мне такая музыка?

«Какой он все-таки грубый и бессовестный, — расстроилась Ксения. — Ведь говорит человеку пакости прямо в глаза и не краснеет. Объедкин инвалид, а он, поди ж ты, на каждом шагу еще и оскорбляет его!»

Она встала, протерла слюной глаза и, схватив шпильками волосы, вышла из палатки.

Навьюченные олени растирали о деревья бока и грузы. Все, оказывается, уже позавтракали, и только Объедкин, надув щеки, как Гаргантюа, не спеша тянул из- кружки густой чай.

Ксения всполошилась и побежала умываться. А вверху, у палатки, продолжал бушевать Мамонов. Он все донимал Объедкина:

— Эти мне каюра! Прежде чем идти оленей ловить, чай пьют. Оленей поймают — опять чай. И навьючат — чаюют. И вообще спросил бы я нашего начальника, — он повернулся к подходившей Ксении, — спросил бы я, зачем нам эти олени в коросте нужны? Заразы набраться?

Что ж, особого доверия к оленям не испытывала и Ксения. Ей уже случалось ездить на них. Олень обязательно завезет в какой-нибудь куст и свалит либо прет прямо на деревья, обдирает седоку бока. Но ведь нет лошадей! Нет их и на базе. Все в разгоне. В других отрядах. Значит, на те отряды больше надежды, на них главный упор… Надо работать, пока хватит сил, используя в полную меру то, что, как говорится, бог послал.

Она ничего не сказала Мамонову. Бесполезно читать ему мораль. Он в этом смысле непробиваемый.

Но вдруг заговорил Дудкин — тихо, даже ласково :

— Вот кричим мы, приятель, что денег нам иной раз вовремя не заплатили, а иной раз продукты не те дали, лошадей нет, того, другого, третьего… Всё требуем, всё шумим. Чуть что — претензии. И это очень грустно, приятель. И сразу видно, что мы вроде поденщиков, люди в тайге случайные, урвем кусок — и прочь… Нам не важны интересы дела…

Мамонов посмотрел на Игоря, сбычившись.

— А тебе, значит, они важны? А мне, значит, нет?.. Я, значит, человек в тайге случайный?

— Ну что ты заладил — «значит, значит»? — отмахнулся Дудкин. — Я не о себе или о тебе речь завел. Я говорю вообще… Я могу привести убедительный пример — возьмем Обручева в молодости. Ты слыхал, надеюсь, о таком геологе?

Котеночкин запоздало хохотнул, а Мамонов никак не отреагировал на вопрос — быть может, он и не знал, кто такой Обручев.

— Ну, так вот… Обручев коня на свои деньги покупал, проводнику платил, молоток геологический и тот не даром ему достался. И ходил он в тайгу сам. За ним, представь, не летели самолеты, пароходы не доставляли ему продовольствия! Но он шел, а потом месяцами расплачивался с долгами. Вот это энтузиаст! И вот кто по праву может называться настоящим геологом — не из каких-то меркантильных соображений, а по призванию!

Мамонов выслушал эту тираду терпеливо, не дрогнув бровью и не изменившись в лице. Потом беспечно отозвался:

— Ну, так он же геолог по призванию и образованию, а я работяга. Мне подавай гроши и харчи хороши.

Ксения хотела что-то сказать, но не решилась. Одно ей показалось отрадным — появился этот Дудкин, и как-то сразу стало яснее вокруг. Она почувствовала себя и крепче и уверенней. Есть на кого опереться.

— Вот что, — сказала она, доедая горелый сухарь с тушенкой, — берите-ка, ребята, рюкзаки. Хватит уже вам.

Растянувшись цепочкой, отряд вышел на еле приметную во мхах тропинку. Сзади понуро брели два оленя и переваливался на коротких ногах, обутых в ичиги, каюр Объедкин.

Нижние ветви лиственниц и стволы обросли бурым мхом, свисающим, как бороды, и эти «бороды» нещадно рвали накомарники. В накомарниках было душно, и мир сквозь черную кисею казался убогим и недужным, лишенным сияния красок и свежести воздуха, и небо нависало бесцветное, крохотное, с овчинку…

Ксения подняла сетку, приладила ее сверху на полях соломенной шляпы и, наконец, вздохнула посвободнее, глубоко и радостно. Небо рванулось навстречу глазам размашистое и бездонное, мхи разметались привольно, мягко, в них утопали ноги, как в дорогих коврах. Летала сухая шелковистая пряжа паутины и щекотно касалась разгоряченной кожи.

Цвели беспомощные анютины глазки, испятнал кусты розовый накрап бутонов шиповника, волшебно пахло смолой, соками растений. Пахло жизнью!

Но гнус — эти кровожадные рыжие комары, эта махонькая блестящая мошка, эти огромные пауты, кусающие с налета! Гнус проникал в нос, в гортань, он уже затмил небо, и не хотелось смотреть на буйно расцвеченные мхи. В воздухе звучала хорошо организованная, бессмысленная и тоскливая мелодия, выводимая мощным хором пискливых, тонких и даже басовитых голосков.

Приуныв, Дудкин запел с видом бывалого, много пережившего геолога: