— Хватит пустых, никому не нужных споров, — снова зазвучал голос Большого Компьютера. — Прежде всего, согласно постулату Миллера, для меня Коренев не человек, а всего лишь биологическая кибернетическая система, вышедшая из моего повиновения. Повторяю свой вопрос: Коренев, вы можете сказать колонистам, в чем я ошибаюсь?

Наконец Коренев поднял голову. С экрана он смотрел на меня затуманенным взглядом и пересохшими искусанными до крови губами тихонько шептал:

— Самоубийцы… Опомнитесь, пока не поздно, колонисты. Это он, Миллер, во всем виновен… Он захотел…

Голова Коренева поникла. Мы видели, что он еще что-то прошептал, но слов его не расслышали — видимо, Большой Компьютер отключил звуковой канал связи.

По телу Коренева прошла судорога, лицо его перекосилось, наверное, от сильной боли, Коренев начал падать на пол, его коленки подогнулись, тело судорожно корчилось.

Он лежал на полу свернувшись, прижав голову к коленкам, судя по всему, Кореневу было очень больно от электромагнитного поля, которое включил Большой Компьютер.

Всех колонистов трясло как в лихорадке…

На сцене перед нами стоял Миллер. Когда видеоэкран погас, Миллер сказал:

— Ну что же, вы можете судить меня. Если на то пошло, я согласен, чтобы меня судили вы. Вы, а не Большой Компьютер. Коренев сказал, что я повинен во всех бедах. Скажите мне, в чем я виноват? Может, в том, что создал Большой Компьютер, который помогает нам жить в космосе? Но если бы Большой Компьютер создал не я, то его создал бы кто-то другой — неужели вы думаете, что один человек может остановить развитие технического прогресса? В чем я вас обманул? Вы можете спокойно жить… Я вам это гарантировал?.. И, как сами видите, я это выполняю, каждый из вас имеет бесплатное питание и жилье; если будем выполнять приказы Искусственного Разума, такой же спокойной будет ваша жизнь и на Марсе. А может, я виноват в том, что Коренев сошел с ума? Что ж, тогда судите меня, судите здесь же, сейчас…

Миллер говорил, а слова его до нас не доходили, вдруг они потеряли свой смысл, они были всего лишь звуковыми волнами…

— Скажите, что вы хотите, — летело мимо нас, совсем не затрагивая, не вызывая никаких эмоций, — скажите, и мы, обсудив ваши предложения, попробуем изменить режим работы Большого Компьютера. Пойдут новые более увлекательные видеопрограммы, изменим график работы и дежурства… Однако главное, повторяю, самое главное, о чем вы никогда не должны забывать и о чем не хотел думать Коренев: без Большого Компьютера мы не сможем обойтись, если бы кто-то и захотел…

Миллер все говорил, а в моих глазах стояла страшная гибель Коренева.

Первая смерть… Как все страшно и просто…

Изведенный вконец, уставший так, будто не спал много ночей, я еле переставлял ноги, когда выходил из зала заседаний.

Что хотел сказать Коренев? К чему он стремился?

И вдруг чрезвычайно отчетливо мне подумалось: вот оно, случилось, радуйся, человечество: машина, Большой Компьютер и в самом деле властвует над людьми…

Видимо, так подумалось не только мне одному, ибо с этого дня все колонисты стали необычайно тихими, покорными и ко всему безразличными. Единственное, что хотя бы немного интересовало колонистов — это предстоящая посадка на Марсе. Порой мне думалось: если бы не было надежды на новую марсианскую жизнь, колонисты могли бы сойти с ума.

Белым песком заносятся улицы нашего города, того большого города, который мы построили на Марсе в долине Маринера — большого экваториального каньона…

После смерти Коренева все дальнейшее для меня было как в бесконечном сне. И посадка на Марс, и те высокие двадцатикилометровые горы с кратерами, над которыми мы время от времени пролетали на своих вертолетах, и чужие незнакомые созвездия над головами, которые зажигались каждый вечер, и небольшое прохладное Солнце, чуть-чуть согревающее нас, и даже первые строения, которые мы накрывали толстой прозрачной стеклопластиковой крышей, — все это было, как в тяжелом бесконечном сне…

Видимо, такое чувство владело не только мной.

Ибо и посадка на Марс, и новая марсианская жизнь — ничто не радовало людей. Хотя после показательной смерти Коренева колонисты не бунтовали, исправно выполняли приказы Большого Компьютера, вечерами и после работы, как и до сих пор, они смотрели развлекательные программы, слушали музыку, однако с каждой неделей колонисты все меньше и меньше разговаривали между собой, все реже на их лицах появлялась улыбка; что-то новое, деловитое и холодное, проявлялось в их поведении, в их словах. Чем-то колонисты все более и более напоминали роботов…

И, возможно, самое страшное было в том, что теперь наши колонисты ни о чем, кроме работы и отдыха, не задумывались: ни о своем будущем, ни о прошлом, чуть что непонятное появлялось в их жизни, они сразу же говорили: «А-а, не было заботы, пусть во всем разбирается Большой Компьютер, он все знает».

На второй год жизни марсианской колонии наши женщины перестали рожать детей. Физически они были здоровы, но детей не имели. Колонисты стали поговаривать, что в семьях исчезла любовь, поэтому нет и детей…

Что такое любовь?..

Раньше я особенно не задумывался над такими вопросами, однако здесь, на Марсе, когда ежедневно видел безразличные холодные лица колонистов, которых ничего не волновало, тех колонистов, которым было все равно, с кем и как жить, ибо они знали, что днем и ночью за них думает Большой Компьютер, поверьте, только сейчас я понял, какие же это загадки: любовь, человеческая жизнь…

У колонистов не было детей, а это значит — у нас не было будущего.

То же молодое поколение, которое воспитывалось в спецшколах кораблей и для которого Искусственный Разум был близким и родным, жило по своим непонятным для взрослых законам. Молодежь часто беспричинно собиралась огромными толпами и сразу же начинала драться; где угодно молодые люди могли раздеться донага, они могли целоваться на людях, а если слышали замечание или возмущение взрослых, говорили: «А какое ваше дело? Ваша земная мораль давно устарела. Мы живем по-новому. А если будете мешать, можем объявить вам войну».

О семье, о воспитании детей — об этом молодежь и думать не хотела.

Мы все явственнее катились к катастрофе. Это знали все, но никто ничего не делал для спасения.

На третий год марсианской жизни, когда в центре города мы построили дворец для Большого Компьютера, когда укрыли весь город легкой стеклопластиковой крышей, что-то новое стало проявляться в поведении колонистов.

Часто безо всякого приказа Искусственного Разума перед зданием Большого Компьютера собиралась толпа колонистов. Ничего плохого они не делали, даже ни о чем не говорили — часами смотрели на здание, в котором находился Искусственный Разум, будто старались вспомнить что-то страшно важное и не могли.

Что-то новое вызревало в душах колонистов, хотя что — никто толком не знал, этого нового не мог объяснить даже Искусственный Разум. Видимо, Миллер чувствовал, что надвигается какая-то беда, поэтому он часто появлялся в толпе сосредоточенных молчаливых колонистов, пытался шутить, рассказывать анекдоты, однако никто на него не обращал внимания…

Новая идея осенила Миллера: он решил проводить митинги, на которые созывал всех колонистов. На митингах Миллер говорил примерно так:

— Колонисты, братья мои… Давайте думать сообща, как улучшить наше состояние. Давайте возьмемся за руки и начнем радоваться, давайте запоем веселые песни, которые вы ежедневно слышите с видеоэкранов, ибо у нас есть все: и хлеб, и к хлебу… Предлагайте что-нибудь лучшее, пожалуйста, у нас полная свобода высказываться, и мы, посоветовавшись с Большим Компьютером, улучшим нашу совместную счастливую жизнь…

Однако теперь люди с безразличным видом слушали Миллера, никто ничего не предлагал, — холодным, безучастным взглядом смотрели они перед собой на трибуну, где возвышалась фигура Миллера, и было понятно: чем громче и отчаяннее говорил Миллер, тем большее отвращение вызывал он. Миллер чувствовал настроение колонистов, он замолкал, митинг сам по себе распадался. Люди снова молчаливо брели к дворцу Большого Компьютера, где простаивали часами.