Как только поезд тронулся, я позвонила Ною. Конечно, я нарушила договор «до-шести-я-жутко-занят-так-что-не-звони-увидимся-на-празднике», но сейчас меня можно было понять. Когда он ответил, из трубки послышались веселый шум, звон посуды и рождественские песни, которые печально контрастировали с теснотой и гудением поезда.

– Ли! – воскликнул он. – Ты немного не вовремя. Увидимся через час.

Он крякнул так, будто поднял что-то очень тяжелое, наверное, один из тех пугающе огромных окороков, которые его мама каждый раз где-то добывала к Шведскому Столу. Наверное, она заказывала их на какой-нибудь ферме, где свиней накачивают экспериментальными суперпрепаратами и обрабатывают лазерами, пока они не вырастают до десяти метров в длину.

– Ну… в том-то и дело. Я не приду, – сказала я.

– Как это не придешь? Что случилось?

Я все объяснила как могла: родители в тюрьме, на улице метель, я в поезде, и жизнь идет совсем не так, как я хотела. Я старалась говорить весело, как будто нахожу это забавным, но на самом деле просто не хотела рыдать в темном поезде, полном остолбеневших незнакомцев.

Ной снова крякнул. Похоже, он что-то перетаскивал с места на место.

– Все будет хорошо, – сказал он чуть погодя. – Сэм ведь уже взялся за дело?

– Если ты называешь делом невызволение моих родителей из тюрьмы, то да. Он даже не переживает за них.

– Это наверняка какая-нибудь маленькая районная тюрьма, – ответил он. – Все не так уж страшно. Если Сэм не переживает, значит, все будет хорошо. Мне очень жаль, что так случилось. Увидимся через пару дней, ладно?

– Да, но сегодня же Рождество, – сказала я.

Я охрипла и пыталась сдержать слезы. Он подождал, пока я успокоюсь.

– Я знаю, что тебе тяжело, Ли, – сказал он, выдержав паузу, – но все будет хорошо. Обязательно. Это дело житейское.

Я понимала, что он пытается успокоить и утешить меня. Но все равно – дело житейское? Нет, это не дело житейское. Дело житейское – это когда ломается машина, или когда живот болит, или искра от сломанной гирлянды поджигает траву во дворе. Я сказала об этом вслух, и он вздохнул, поняв, что я права. И снова крякнул.

– Что случилось? – всхлипнув, спросила я.

– У меня в руках здоровый окорок, – сказал он. – Мне нужно идти. Слушай, когда вернешься, мы еще раз отпразднуем Рождество. Мы найдем время, обещаю. Не волнуйся. Позвони мне, как доберешься, ладно?

Я пообещала, что позвоню, и он, повесив трубку, потащил куда-то окорок. Я уставилась на затихший телефон.

Встречаясь с Ноем, я сочувствовала женам и мужьям политиков. Ясно, что они хотят жить своей жизнью, но любят тех, кто рядом с ними. Поэтому машина известности стремительно засасывает и их самих – и вот они уже тупо улыбаются и машут на камеру, на голову им падают воздушные шары, а ассистенты толкают их локтями, пытаясь пробраться к Совершенной и Великолепной Второй Половине.

Я знаю, что на самом деле никто не совершенен, что под каждой маской совершенства скрывается извивающийся клубок потаенных печалей и уверток… но даже если это учесть, Ной был почти совершенен.

Я ни разу не слышала, чтобы о нем плохо отзывались. Его репутация была так же совершенна, как и его серьезность. Согласившись встречаться со мной, он показал, что верит в меня, и я тоже поверила в себя. Я почувствовала себя значительней, выпрямила спину, стала мыслить позитивней. Ему нравилось появляться со мной на людях, а значит, и мне нравилось появляться на людях с самой собой. Ну, если вы понимаете, о чем я.

Да, его вечная занятость иногда раздражала. Но я все понимала. Если нужно отнести маме громадный окорок, потому что к Шведскому Столу вот-вот нагрянут шестьдесят гостей, – то без этого никак. Любишь кататься, люби и саночки возить.

Я взяла iPod и принялась просматривать фотографии Ноя. Потом батарея разрядилась.

Мне стало так одиноко в этом поезде… это было странное, неестественное одиночество, полустрах-полугрусть, и оно вгрызалось в меня. Это было что-то вроде усталости, но такую усталость сон не берет. Было жутко темно, но мне казалось, что если зажжется свет, то это ничего не исправит. Разве только я смогу воочию убедиться, в каком скверном положении оказалась.

Я подумала, стоит ли мне звонить бабушке с дедушкой. Сэм сказал, что звонил им. Они уже знали о моем приезде и, конечно, с радостью поговорили бы со мной, но вот мне с ними говорить не хотелось. Бабушка с дедушкой у меня замечательные, но волнуются из-за любых мелочей. Например, если в магазине не оказывается пиццы или супа, за которыми они пришли, они полчаса стоят на месте и обсуждают, что им делать дальше. Если я им позвоню, придется обсуждать мой визит в мельчайших деталях. Какое мне нужно одеяло? Ем ли я крекеры? Дедушке купить шампунь? Это было очень мило с их стороны, но сейчас я бы ничего такого не выдержала. Я всегда считала, что любую проблему могу решить сама. А сейчас мне просто нужно отвлечься.

Я порылась в сумке, пытаясь понять, что успела захватить с собой перед тем, как впопыхах выбежала из дому, и обнаружила, что совершенно не готова к предстоящей дороге. Я схватила только все самое необходимое – нижнее белье, джинсы, два свитера, пару рубашек и очки. Еще iPod, который разрядился.

Книга у меня с собой была только одна, «Нортэнгерское аббатство», ее нам задали на зимние каникулы по литературе. Книжка хорошая, но не совсем то, чего хочется, когда чувствуешь нависшую над тобой страшную руку судьбы.

Поэтому я часа два просто смотрела в окно. Солнце село, конфетно-розовое небо стало серебряным, и полетели первые снежинки. Я понимала, что это красиво, но видеть красоту – это одно. Другое дело – когда тебе на красоту не плевать. А мне было плевать. Снег повалил сильнее и быстрее и скрыл за собой все. Осталась только белая пелена. Мело со всех сторон, даже от земли.

Я смотрела на снег до тех пор, пока у меня не закружилась голова. Меня даже начало немного подташнивать.

По коридору шли люди с коробками с чипсами, колой и сэндвичами в руках. В поезде явно можно было где-то раздобыть еду. Сэм всучил мне пятьдесят долларов на вокзале, и все пятьдесят мои родители были обязаны вернуть ему сразу же, как только выйдут на свободу. Больше заняться было нечем, поэтому я прошла в вагон-ресторан, где мне сразу же сказали, что у них кончилось все, кроме пары пицц, двух маффинов, пары батончиков, пакетика орешков и какого-то уныло выглядящего фрукта. Я хотела похвалить буфетчика за то, что он хорошо подготовился к праздничному наплыву покупателей, но у парня на кассе был жутко усталый вид, и мой сарказм ему был ни к чему. Я купила пиццу, два батончика, маффины, орешки и кружку горячего шоколада, потому что подумала, что лучше запастись едой на предстоящую дорогу, и положила пять долларов в кружку кассира. Он кивнул мне в знак благодарности.

Я села в одно из свободных кресел у стены. Поезд замедлился, но все равно ужасно трясся. Ветер хлестал нас с обеих сторон. Я не притронулась к пицце и обожгла губы горячим шоколадом. Что ж, ни разговаривать с кем-то, ни целоваться я все равно не собиралась.

– Можно присесть? – спросил меня мужской голос.

Я подняла глаза и увидела потрясающе красивого парня. И хотя мне, в общем-то, было все равно, он впечатлил меня гораздо больше, чем снег. Волосы у него были такие же темные, как у меня, но длиннее, не до подбородка. Они были собраны в хвост. У него были высокие скулы, и он был похож на индейца. Его тонкая джинсовая курточка совершенно не согревала в такую погоду. И что-то тронуло меня в его глазах, которые как будто закрывались сами собой, – какое-то беспокойство. Он только что заказал себе кружку кофе и сосредоточенно сжимал ее в руках.

– Конечно, – сказала я.

Садясь, он склонил голову, но я заметила, что он косится на еду в моей коробке. Что-то подсказывало мне, что он намного голоднее меня.

– Угощайся, – сказала я. – Я как раз успела купить последнее, что у них осталось. Я не голодна. Пиццу я вообще не тронула.