Однако Пандору тогда он так и не увидел. И, как писал Чарльз Диккенс, прошло много лет, прежде чем они встретились… Все произошло случайно, как и все в этом мире: спустя восемь лет, возвращаясь из Москвы, куда отвозил на выставку свои картины, он увидел Пандору в вагоне-ресторане… В белом фартучке, с белым кружевным кокошником на голове… эдакое эфирное создание с официантским поплатом в руках.
…Дарий вдруг очнулся от воспоминаний, чувствуя в груди трепыхание сердца.
– Ну как блинчики? – спросил он у Пандоры, когда та, сложив на тарелке вилку с ножом, вытирала платком губы.
– Мне больше нравятся с вишневым вареньем, а так ничего, есть можно. А где тут туалет?
Через витрину Дарий увидел проходящую мимо компанию во главе с Фокием Кривоносом. Российский Марио Ланца. Он был выше всех ростом, оживлен и улыбался так искренне, что сопровождавшим его многочисленным поклонникам это казалось призывом, и они слетались на него, как саранча на виноградную лозу. И Фокий безропотно, с раз и навсегда застывшей в глазах улыбкой и неслышными для Дария репликами (очевидно, шутливыми) налево и направо раздавал автографы. Одному парню он «шариком» сделал надпись на оголенном, загорелом до черноты плече, какой-то кучерявой девчушке расписался на ладони. Кому-то – на денежной купюре. Позади Фокия, в светлой, неохватных размеров тунике, в темных очках и в босоножках, которые состояли из переплетений трех узких ремешков, царственным шагом шла Орхидея. Ее рыжие волосы отливали предвечерним золотисто-охристым нимбом, а у латышского Маэстро, тянувшегося следом, понурив голову и суконно улыбаясь, как это умеет делать только он (одним ртом), нимб над его седовласой главой был ясно-серебристым.
То был променаж божеств от попсы. Величайшее событие для бывшего провинциального курорта. Вечером состоится галаконцерт, на котором сольются голоса заранее проплаченных победителей конкурса и мэтров российско-латвийской эстрады. В 19.00 ноль концертный зал «Дзинтари» вместит в себя две тысячи якобы поклонников «Крутой волны», две трети которых будут олицетворять откровенных снобов, какая-то часть представит людей, отдаленно сочувствующих песенной эстраде, и еще какая-то часть придет от нечего делать, «по случаю», или чтобы лишний раз убедиться, что Орхидея безнадежно растолстела, а Фокий потерял голос. И конечно же, среди тех, кто заполнит концертный зал, будут, как выразился бы Перельмутер, и сторонники асфиксиофилии (самоудушение, самоповешение), и аутоапотменофилии (непреоборимое желание перенести ампутацию), и не дай бог, что среди них нет-нет да и мелькнут те, для кого игра с собственным калом составляет наивысшую степень блаженства. Но наверняка кто-то будет и из когорты аутоагонистофилистов, то есть маниакальных приверженцев театральности. Так сказать, жрецов вербальной аффектации.
Когда они вышли из блинной и влились в толпу, Дарий тут же обнаружил, что шедшие навстречу мужчины без стеснения пялятся на Пандору. Но это не вызывало у него ревности, ибо не было отдельно взятого субъекта, который представлял бы угрозу, а общее внимание его не пугало. Даже льстило. Безусловно, и ей нравилось зырканье двуногих кобелей, ибо она вдруг сменила походку, подобралась, что выразилось в едва осязаемой перестройке лица, прибытке в глазах тихой, но всеразжигающей мужские аппетиты поволоки. Это у нее от природы. И в этом ее сила и ее уязвимость. Однако не только мужские бесстыдные взгляды провожали Пандору на улице Йомас, многие женщины обращали на нее взоры, которые тут же перекидывались на Дария, как бы вопрошая – почему такому козлотуру выпало счастье идти рядом с такой очаровательной, изящнокопытной ланью?
Подходя к игральному салону, Пандора, как бы между прочим, спросила:
– Рискнем?
И он понял, о чем речь. Его два раза спрашивать не надо, в его внутреннем взоре уже давно щелкали клавиши, метались на экране бешеные комбинации из букв, виртуальных фигурок, каких-то дьявольских композиций, мелодий, лягушечьего кваканья, криков совы, перезвонов тех же виртуальных монетных водопадов, авторы которых наверняка тоже были с дьявольским нутром, ибо мирнорожденному homo sapiens такое извращенчество просто не могло бы прийти в голову. И они поднялись на три ступни и вошли в царство дикого разгула иллюзорности, лжеоптимизма, где царила беспощадная атмосфера лудомании. Они шли на борьбу с хазарами.
Начали с обхода рядов автоматов. На многих стояли суммы выигрышей, а потому возле опустошенных ящиков они не задерживались. Выбрали, как им казалось, нейтральный автомат, прозванный Дарием «ядерными чемоданчиками»: да, когда на дисплее появлялось три… четыре и даже пять похожих на кейсы чемоданчиков, автомат давал бонусную «крутку» – несколько бесплатных ходов, которых могло быть и пять, и пятьдесят, и даже больше сотни. Все зависело от микрочипа, его программы, и зеленого дракончика, который находился в клетке и все время стучал по ней клювоносом, пока программа не вызволяла его из неволи. Сначала им везло: через несколько ходов выпали три чемоданчика, и бегающая стрелка насчитала шесть латов. Затем аппарат заартачился и сделал не менее ста пустоцветных ходов, и от их поставленной на кон двадцатки осталось сорок восемь сантимов. Но на последнем издыхании машина смилостивилась и выдала еще три чемоданчика, которые, однако, их не спасли – буквально на двенадцатом ходу из клетки выскочил зеленый дракон, а спустя три хода кончились засунутые в автомат деньги. Пандора захотела поиграть на «Клепе», то есть на «Золотой Клеопатре», и Дарий выделил ей пять латов, которые она обменяла в окошке на однолатовые монеты. И тот же результат: подавав пару раз по нескольку сантимов, «Клепа» сдохла, а Пандора, чувствуя себя виноватой, вопросительно смотрела на Дария. В ней уже вовсю клокотал азарт.
– Посиди со мной рядом, – сказал он, и сам подсел к жетонному автомату. Рядом точно такой же автомат только что отзвенел, выдав пожилой, не выпускающей изо рта сигареты женщине тридцать пять латов. И, видимо, это сыграло свою зазывную роль, что, впрочем, для Дария и Пандоры окончилось полным фиаско. Сначала он опускал в щель по одному-два лата, но монеты проваливались, а автомат динамил и динамил. И вскоре со всей очевидностью им стало ясно, что фортуна уже давно не с ними, с чем, однако, ни Дарий, ни уже заведенная Пандора примиряться не желали.
– Идем ва-банк? – не глядя на Пандору, спросил Дарий. – На что ставим?
– Может, попробовать в покер? – не очень уверенно предложила Пандора, однако ее предложение было проигнорировано. Дарий, пересчитав деньги, подошел к стоящему в углу автомату, дизайн которого был стилизован под древнерусские мотивы – с колокольнями, шапкой Мономаха с драгоценными камнями, рубиновым ожерельем, бутоном желтой розы и блондинистой красоткой, обаятельно улыбающейся в овале сердца. И с крылатым купидончиком. И когда одновременно выпадают три блондинки с купидончиками, это означало «крутку», четыре женщины – двойную, то есть пятнадцать бесплатных ходов. Эту игру Дарий прозвал «пламенными сердцами Бонивура», поскольку весь фокус состоял в том, что после крутки на экране появляются ярко-пурпурные сердца, от сочетания которых и зависит количество выигрыша. Только однажды Дарию повезло: за один присест дважды выпадали по четыре сердца (в один ряд), и он был обескуражен своей нерешительностью – играл по маленькой ставке.
– Если продуем, завтра будет пусто-пусто, – предупредил он Пандору.
– А ты должен выиграть, а то я так и останусь без стиральной машины, – это ее заветная мечта, и играет тоже ради ее воплощения. Пандора пододвинула высокий стул и поудобнее устроилась рядом с Дарием. Даже положила руку ему на колено. – Пожалуйста, настройся, а я попрошу своего эгрегора, чтобы он нам помог…
Эгрегор – это экзотерический персонаж из ее книжек, какое-то чудодейственное божество, у которого можно просить всего, как у золотой рыбки. И с обязательным исполнением.
– Значит, коллективная ответственность за содеянное? – И Дарий, вложив в автомат последние латы, приступил к сражению. Однако, играя по довольно высокой ставке (90 сантимов за один удар по клавише), автомат ни в какую не желал откликаться на вожделенную заявку сидящих напротив него людей. Поляны на экране автомата были такие скудные, такие однообразные, что вскоре Дарий затосковал и адреналин, до этого бушевавший в его жилах, стал иссякать в наркотическое похмелье. А в том, что игра – наркотик, он уже давно не сомневался, но не смел об этом говорить вслух, ибо Пандора, когда он однажды об этом обмолвился, так взбесилась, что он закаялся когда-либо трогать эту тему. Но, зная всю пагубность и абсолютную недосягаемость цели, он с упорством камикадзе тащился в салоны, оставляя в хищных нутрах автоматов свои последние деньги. Собственно, он страдал двумя видами наркотической зависимости: телесного влечения к Пандоре и к Игре. Свои же художнические пристрастия он считал божественным приходом и каким-то даже уравновешивающим его горькую долю фактором. Да, фактором.
