— Садитесь. Я жду вас с утра, — сказал Лис, не глядя на Брылу. Какое-то время возился с замком ящика письменного стола. — Снова заело, черт возьми! — выругался он и с силой рванул за ручку. Ящик выскочил — и Лис облегченно вздохнул. — Я уже было подумал, что придется ломать… — Выложил на стол тетрадь и какие-то записи. Затем, будто вспомнив о присутствии Брылы, поднял от тетради глаза и наткнулся на взгляд хорунжего. — Хочу спросить вас: вы что, не знаете, что такое дисциплина? Начальник должен посылать за вами, потому что вы не изволите явиться к нему сами!

Брыле стало жарко. Он пытался было что-то сказать, но Лис резко перебил его:

— Мне не нужны ваши оправдания. И хватит об этом. Надеюсь, что подобное больше не повторится.

— Так точно.

— Ладно. Поговорим теперь о вашей службе. Опыт политико-воспитательной работы у вас есть? Где до этого воевали?

Рассказывая короткую биографию, Брыла внимательно следил за заместителем командира дивизиона. Его внимание привлекали лицо и нервные руки Лиса — они непроизвольно дергались, были в постоянном движении. То он вертел в руках карандаш, линейку, пресс-папье, то расстегивал и застегивал пуговицы на мундире, поправлял воротник, будто тот был ему тесен. Улыбка на его лице сменялась гримасой, он морщил лоб, кривил губы. То следил беспокойным взглядом за выражением глаз Брылы, то отворачивался к окну или сосредоточивал внимание на каком-нибудь находящемся в комнате предмете.

«Неврастеник какой-то, — подумал Брыла. Лис не произвел на него положительного впечатления. — Если он такой от природы, то я себе не завидую».

Выслушав Брылу, Лис ознакомил его с расписанием занятий. Вытащил из шкафа стопку брошюр. Перечисляя темы бесед, передавал их Брыле. Затем приступил к изложению методики проведения занятий.

— По-моему, — сказал Лис, — лучше всего проводить занятия следующим образом. Сначала зачитаете брошюру…

Брыла бросил на него удивленный взгляд. Поручник, заметив это, спросил:

— Что, не согласны?

— Думаю, что живое слово более доходчиво.

Лис умолк и какое-то время разглядывал хорунжего. Наконец сказал:

— Конечно. Но не забывайте об уровне образования курсантов нашего училища. В шестой батарее толковые ребята…

— Ну и что? — не понял Брыла.

Вопрос вызвал явное раздражение у Лиса.

— Ничего. Если допустите хотя бы одну оплошность, пеняйте на себя! А вообще-то, — махнул он рукой, — проводите занятия так, как я вам говорю. Сначала зачитайте брошюру: не торопясь, внимательно, повторяя наиболее важные абзацы. Потом задайте вопросы, помещенные в конце брошюры. Если курсанты не смогут на них ответить, можно еще раз зачитать соответствующее место…

Брыла не пытался возражать. Ему стала ясна чреватая отрицательными последствиями система Лиса. Заместитель командира дивизиона придавал значение прежде всего форме занятий, жесткой и негибкой, считая ее, по-видимому, непогрешимой. Он вел речь о беседах, политинформациях и докладах, но ни слова не говорил о дискуссиях или других методах привлечения курсантов к политической работе. Политработник, по его мнению, должен был лишь зачитывать брошюры, журналы, газеты, пропагандистские материалы, и больше ничего.

Закончив разбор занятий, Лис перешел к другому вопросу.

— Сразу же включайтесь в работу по оформлению стенгазет. В последнее время это дело было запущено. Стенгазеты вообще перестали выходить.

— А до этого?

— Выходили регулярно, выглядели прекрасно.

— В каком смысле?

— Ну, красиво оформлены… В батарее есть хорошие художники.

— Это я заметил, — сказал Брыла. — А как насчет содержания заметок?

— Содержания? — удивился Лис. — Как обычно… Война с Германией, учеба, немного юмора.

Хорунжий догадался, что Лис не читал ни одной стенгазеты.

— Вот как… — сказал он с удивлением. Что-то в его тоне опять не понравилось начальству.

— Если у вас есть какие-то сомнения, можете проверить. У нас тут, в дивизионе, висят все газеты, — добавил Лис нетерпеливо. Он покопался в бумагах, отыскал исписанный убористым почерком листок и, сощурив глаза, начал читать. После чего процедил сквозь зубы: — И еще одно — вы должны проникнуться жизнью батареи.

Брыла не понял. Лис, заметив это, пояснил:

— Постарайтесь побыстрее войти в курс всего, что происходит в батарее. Ваш предшественник не смог этого добиться, потому и капитулировал.

В помещении батареи хорунжий задержался у висевшей стенгазеты. Он видел ее еще вчера, но сейчас решил поближе ознакомиться с содержанием.

Читая, вспомнил слова Лиса: «красиво оформлены».

И в самом деле, это было так. Посредине был изображен курсант с поднятой для присяги рукой. За ним простер крылья огромный, мощный, будто высеченный из камня, орел. Художнику удалось полностью воплотить свой замысел на бумаге. Хуже обстояло дело с заметками. Во вступительной статье, занимавшей две колонки, рассказывалось о войне, о разрухе в стране, лишениях народа, ненависти к фашистам. Обо всем этом говорилось как-то расплывчато, невразумительно, отсутствовала политическая направленность. В остальных заметках сухо описывались жизнь курсантов, учеба и вопросы дисциплины. И в конце юмористический раздел — четверостишие, в котором высмеивался один из любителей поспать на занятиях.

Брыла прочитал газету до конца. Почесал в затылке и проворчал себе под нос:

— Чтобы так запустить политработу… Ну и ну, газетенка-то совсем… беззубая.

Он вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Обернувшись, увидел улыбающегося дневального. Тот спросил:

— Нравится наша газета, товарищ хорунжий?

— Рисунки прекрасные, — уклончиво ответил Брыла.

— Правда? — обрадованный похвалой, оживился дневальный. — Это наш батарейный художник, курсант Кшивка, постарался.

Курсанты взвода быстро спустились на первый этаж, прошли по длинному коридору и остановились у двери, ведущей в зал с артиллерийской техникой. Мешковского охватило какое-то радостное волнение при виде знакомого ему орудия. Посреди зала стояла большая гаубица с задранным к потолку стволом.

В глубине было установлено изящное по сравнению с гаубицей семидесятишестимиллиметровое орудие. Мешковский видел эту пушку не раз. Теперь ему предстояло ознакомиться как следует с ее конструкцией.

Курсанты, пользуясь отсутствием преподавателя, разбрелись по залу. Повторяя материал предыдущего занятия, называли отдельные детали. Мешковский еще раз взглянул на пушку. Увидев надпись «Не курить», вышел в коридор.

В это время среди курсантов, столпившихся у пушки, разгорелся спор.

— Э-э… какой он там фронтовик… Молокосос, наверняка только что получил офицерское звание, окончив какую-нибудь полковую или дивизионную школу, — высказался пренебрежительно кто-то из ребят.

— Почему ты так считаешь? — возразил ему другой. — Наоборот, я уверен, что он настоящий фронтовик.

— А форма? Из нее еще не выветрился складской запах…

— Могли выдать новое обмундирование…

— Все новое? Брось ерунду пороть!

Курсант, любивший поспать и которого заместителю командира взвода приходилось часто будить, решил исход спора в пользу Мешковского:

— А вы заметили, какой у него планшет? Немецкий. Такой он мог достать только на фронте…

— Ожга прав, — поддержал Заецкий. — Главное, что он симпатичный парень.

Для продолжения спора не хватило времени — в зал вошел преподаватель, седой майор с осунувшимся лицом. Он разговаривал с Мешковским, внимательно к нему присматриваясь.

— Вы новый командир взвода?

— Так точно.

— С ЗИС-три знакомы?

— Нет. Знаю только стодвадцатидвухмиллиметровую гаубицу.

Преподаватель забеспокоился:

— Это хуже. Как же вы справитесь?

— Быстро освою технику. Не боги горшки обжигают! Впрочем, я учился в политехническом…

— Ах так… Тогда другое дело! В таком случае мы с вами коллеги! На гражданке я работал конструктором. Моя фамилия Рогов. Приступайте к занятиям, а если будет трудновато, приходите после обеда сюда. Я сижу здесь до самого вечера… — Майор, окинув нежным взглядом орудия, вздохнул: — Сколько же здесь еще надо поработать!