А у нас в это время происходило следующее. Командир Агапоненко приказал партизанам пока не стрелять, а подпустить противника поближе и тогда ударить из всех пулеметов и вести прицельный огонь из винтовок и автоматов. Когда немцы приблизились к нам на расстояние 100–150 метров, Агапоненко дал команду:

— По фашистским гадам, огонь!

Загремели наши пулеметы и винтовки. Немцы сразу залегли и прекратили стрелять. В рядах противника появились убитые и раненые. Это их отрезвило, и охота воевать у них пропала. А когда командир 4-го отряда Маточкин увидел продвигающегося к левому флангу нашей обороны противника, то и его отряд открыл огонь по немцам. Противник оказался под перекрестным огнем, и немецкие солдаты заметались на поле боя. Наш отряд снова дал несколько очередей по бегущим солдатам противника. Гитлеровцы попытались из миномета подавить наши пулеметные точки, но было уже поздно, и им это сделать не удалось, так как наши пэтээровцы своими выстрелами вывели из строя один пулеметный расчет, а затем перенесли огонь на минометный расчет противника. Получив такой отпор, гитлеровцы не выдержали, прекратили огонь и отступили за высотку. Чувствуя большой перевес на нашей стороне, в азарте боя мы поднялись из окопов и повели атаку на отступающих немцев, расстреливая на ходу бегущих в панике солдат из автоматов и винтовок. Не зная дальнейших планов гитлеровцев и боясь, что противник, укрепившись на высотке, откроет по нам снова огонь из пулеметов, а также с целью экономии патронов, Агапоненко приказал прекратить преследование противника и вернуться в свои окопы.

И действительно, как только мы снова заняли свои окопы, так через некоторое время снайперы противника с той высотки одиночными выстрелами пытались поразить партизан, находящихся в окопах. Бой и перестрелка длились с 13.00 до 16.00. Противник, не добившись успеха и подобрав своих убитых и раненых, вернулся в свой гарнизон. Во время этого боя гитлеровцы потеряли 6 человек убитыми и 8 — ранеными. С нашей стороны был убит один партизан и двое — ранено. От налетов авиации у нас потерь не было.

Когда мы, разгоряченные боем, вернулись к себе в штаб, то в этой избе не нашли ни хозяйки, ни Шуры Пляц. Оказалось, что наши женщины забились в полуподвальное помещение этого дома и там тряслись от страха во время бомбежки и артобстрела. Шура, увидев Николая и подбежав к нему, тихо спросила:

— Коля! Ты жив? Не ранен?

— Да нет! У нас, можно сказать, все хорошо. Вот только в нашем отряде двоих ранило, а в отряде у Маточкина кто-то погиб.

— Коля, — с упреком заявила Шура, — и зачем ты выбрал этот дом для штаба отряда? Ты знаешь, даже деревянные стены кое-где пробило в нашей комнате наверху.

— Но зато здесь есть нижний кирпичный этаж, — возразил ей Николай, улыбаясь. — Где бы вы с хозяйкой спасались от осколков снарядов, бомб и пуль?

— Ну уж нет! В следующий раз, Коля, я во время боя в штабе не останусь. Я пойду вместе с вами в окопы. Там хоть видно, что делается во время боя. А здесь сидишь и ничего не знаешь. Чего только я не передумала, пока вы не вернулись оттуда. Я уже думала, что вас всех там немцы побили. Такой у вас там был сильный бой.

— Ничего, Шура, мы немцев хорошо сегодня проучили. Теперь они не скоро захотят воевать с нами.

Шура была права: засевший на той высотке немецкий снайпер до самой темноты не давал нам возможности выходить во двор и на задворки. То и дело свистели пули, как только мы появлялись во дворе.

Предположение Агапоненко не подтвердилось, и уже на следующий день гитлеровцы снова показались на высотке. А 21–23 октября продолжались интенсивные налеты фашистской авиации на Черею, и противник численностью до 250 человек с тех же высоток продолжал атаковать нашу оборону. За эти дни противник потерял 38 человек убитыми, и много было раненых. Гитлеровцам не удалось выбить партизан из Череи, и, потеряв значительное число своих солдат, они перестали нас тревожить и, мало того, были вынуждены оставить гарнизон в Малых Хольневичах.

Мы тоже были сильно измотаны ежедневными атаками со стороны немцев, да, кроме того, в последних боях мы потеряли двух партизан и один был ранен. Во время налетов авиации в Черее сгорело 150 домов и было убито и ранено 20 местных жителей.

В последний день боев с гитлеровцами, когда наш отряд решил преследовать отступающих солдат противника до самых высоток и занять их, в лесном массиве недалеко от высоток взвод Захарова Петра обнаружил прятавшегося за деревьями полицая Хольневичского гарнизона. Захватив в плен, Захаров привел его в наш штаб на допрос. Агапоненко в это время в штабе не было, и допрашивать пленного полицая пришлось мне. Передо мной стоял молодой, худощавый на вид, со смуглым лицом человек в форме гитлеровского солдата. Он без всякого страха и довольно нагловато пронзительным взглядом смотрел на меня, как бы изучая, что же с ним сделают партизаны.

— Почему вы очутились в лесу один? — спросил я.

— Мне надоело воевать, и я решил сбежать из немецкого гарнизона. Хочу перейти на сторону партизан.

Мне было очень трудно судить об искренности его заявления, но я знал, что в нашем отряде есть много бывших полицаев, которые показали себя истинными патриотами нашей Родины и хорошо сражаются против оккупантов. Почему бы не поверить и этому полицаю?

Во время допроса в штабе появился Агапоненко и тоже подключился к допросу. Мы долго говорили с полицаем и решили его просьбу удовлетворить, приняв его в состав нашего отряда во взвод к Палашу. При этом командира взвода мы предупредили, чтобы партизаны тщательно следили за поведением этого полицая.

После четырехдневных боев с гитлеровцами при обороне Череи, в которых больше всего досталось нашему отряду и в которых мы израсходовали почти весь запас патронов, комбриг Гудков приказал снять нас с обороны и дать нам немного отдохнуть. К счастью, противник успокоился и больше нас не тревожил. Наступил период «мирной жизни» в Черее. В этот период мы снова стали посылать небольшие группы партизан на задания: подрывников и на заготовку продовольствия.

А в это время подпольный райком партии, пользуясь тем, что в Черее находились все партизанские бригады Толочинского района, развил активную партийно-политическую работу среди партизан и местных жителей. Активно заработал и райком комсомола. Отряды стали выпускать, кроме листовок, также стенные газеты, в которых отражалась вся боевая жизнь отрядов и бригад. Печатались также сводки от Совинформбюро. Развернулось соревнование за лучший отряд по боевым операциям против гитлеровцев.

В райкоме партии встал вопрос о росте партийных рядов среди партизан. В конце октября 1943 года Нарчук собрал всех нас, комиссаров и командиров отрядов, которые были в то время комсомольцами, провел с нами беседу о руководящей роли партии в исторической битве советского народа против оккупантов и порекомендовал нам вступить в ряды партии.

Во время этого собрания я спросил:

— Товарищ Нарчук, а как мне быть? Когда в 1942 году весной я служил в 805-м истребительном авиационном полку, то уже тогда был принят партийной организацией этого полка кандидатом в члены партии. Но тогда партийного документа мне не успели выдать, так как военные события на Северо-Кавказском фронте, где находился наш авиационный полк, очень бурно развивались, а потом я добровольно был зачислен в парашютно-десантный батальон и выбыл из этой партийной организации. Это во-первых, а во-вторых, кто нам сейчас даст рекомендации на вступление в кандидаты, если все наши члены партии, находящиеся в партизанах, знают меня, да и других товарищей, только несколько больше полугода? А как мне помнится, по Уставу нашей партии положено не менее одного года. Как же быть?

Нарчук внимательно выслушал меня и заявил:

— Товарищ Ильин, я вас хорошо понял, но в наших условиях найти ваш партийный документ будет очень трудно, поэтому я вам рекомендую, подавайте заявление вновь. А насчет партийных рекомендаций: мы вас знаем хорошо как боевого товарища, не раз участвовавшего в операциях против общего врага, поэтому мы дадим вам две рекомендации. Лично одну из них я сам вам дам, а вторую порекомендую дать кому-нибудь из наших членов партии. Третья рекомендация будет вам дана нашей комсомольской организацией.