Прошло несколько дней, и накануне Октябрьских праздников, на одном из заседаний подпольного райкома партии, я был принят кандидатом в члены партии. Меня поздравили с этим радостным для меня событием все члены бюро райкома, а также наш командир Агапоненко. В условиях партизанской жизни личных партийных документов нам на руки не выдали, они хранились в штабе бригады у Нарчука.

Еще в начале сентября Гудков попросил Агапоненко поехать в сторону Толочина и снова восстановить связи со связными в тех деревнях, которые находились поблизости к железной дороге Орша — Минск.

— Николай! Ты знаешь что? Наши подрывники что-то много стали взрывать немецких эшелонов. Может быть, они врут. Они, может быть, и сходили к железной дороге, но взорвать мину им не удалось. А потом попили самогонки у своих знакомых бабенок в соседних с железной дорогой деревнях и, ничего не сделав, пришли и доложили, что подорвали эшелон. Нам нужно как-то наладить проверку этого дела.

— Хорошо, Николай Петрович, я это дело организую.

Агапоненко выполнил свое обещание, поручив эту связь и все сообщения о подорванных эшелонах выполнять нашему агентурному разведчику Левону Савику. Он регулярно выезжал на своем коне в сторону железной дороги и собирал от связных все сведения о подорванных эшелонах противника, которые затем передавались Гудкову.

Но вот наступил такой период, когда Савик стал приезжать и докладывать, что пока на железной дороге больше взрывов не слышно и немецкие поезда регулярно ходят и на фронт, и с фронта. Он также сообщил, что охранная дивизия немцев, которая стоит в Толочине, организовала такую тщательно продуманную охрану железной дороги на большом протяжении, что подобраться к ней стало совершенно невозможно. Немцы сделали по обе стороны от дороги лесные завалы из спиленных деревьев, опутали их колючей проволокой, понавешали на нее сучья поваленных деревьев, разные консервные банки, обрезки железа и другие гремящие предметы. Если теперь кто из партизан и задумает проползти среди заваленных деревьев, то обязательно за что-нибудь зацепится, загремят эти банки, и тогда немцы немедленно откроют огонь из пулеметов и автоматов. Кроме того, там, где нет лесов, примыкающих к железной дороге, немцы вдоль нее понастроили бункеров, где все время дежурят пулеметчики.

Все это стало известно Гудкову, и он, пользуясь тем, что все отряды бригады сейчас находятся в Черее, решил собрать подрывников и провести с ними беседу. Он начал свое выступление словами:

— Товарищи подрывники! Прекратите уничтожать немецкий транспорт! Что вы делаете? Каждый раз, когда вы получаете задание и идете на него, так обязательно, вернувшись, докладываете, что «подорвали эшелон». Что же это такое? Гитлеру скоро не на чем будет возить своих солдат и военную технику.

Подрывники поняли намек Гудкова и сидели, опустив головы. Они также поняли, что теперь врать нельзя. Даже если и не удалось подорвать эшелон, лучше прийти обратно с миной и доложить: «Товарищ командир, эшелон не подорвали, к дороге не смогли подойти».

После этого собрания командир первого отряда Цымбал Андрей послал несколько групп подрывников в сторону железной дороги, и снова все было безрезультатно. Через несколько дней Гудков решил проверить, как же обстоят дела с минированием железной дороги, и прежде всего зашел в отряд к Цымбалу и спросил его:

— Ну, как у вас идут дела? Есть ли какие результаты с минированием железной дороги?

— Плохо дело, Николай Петрович, пока никаких результатов. Подрывники возвращаются, не выполнив задания.

— Так как же, Андрей, люди у тебя ходят на железку, и ничего? Может быть, они туда и не доходят?

— Черт его знает! Я же с ними туда не ходил, может быть, и не доходят. Ну, что же делать? Я могу и сам проверить.

— А как ты это сделаешь?

— Я сам пойду, — решительно заявил Цымбал.

— Ну, командир, ты что же, отряд хочешь бросить? Может быть, не стоит этого делать?

— Да нет, товарищ комбриг, я хочу проверить моих людей.

— Ну, тогда иди, — разрешил Гудков.

Цымбал сам пошел на задание, бросив свой отряд на комиссара Голикова. Четыре дня он пропадал и только на пятый день, измученный, обросший бородой, появился в Черее. Гудков, узнав об этом, решил его навестить.

— Ну что, Цымбал, как дела?

— Вы знаете как трудно подобраться к дороге, почти невозможно.

— Ну, а ты что-то сделал?

— Подорвал эшелон.

— Что ты говоришь! Какой? Откуда он шел? Что в нем было?

— Подожди, комбриг, сейчас все расскажу по порядку.

И Цымбал, немного помолчав, начал свой рассказ:

— Мне удалось подорвать эшелон, идущий не на фронт, а с фронта. Это где-то между Толочином и Оршей. Немцы там построили почти рядом с железной дорогой два каких-то барака. Один барак от другого находился на расстоянии метров 80–100, в них жили немцы. Их там было численностью около роты. Мне трудно было их подсчитать, рота это была, а может быть, два взвода, но там жили немцы. Я слышал их голоса около этих бараков. — И снова Цимбал замолчал, как бы что-то вспоминая. — Да, вот что я еще хочу сказать, — продолжил он. — Когда я попробовал пробраться на железную дорогу там, где нет леса, а просто поле, то есть кругом чисто, там оказалось много немцев, и все ходят с автоматами. Тогда я понял, что наши подрывники были правы, что по лесу и чистому полю к дороге теперь не пробраться. Тогда я вернулся и все же решил, что обязательно как-то надо подобраться к этой железке. Вот тогда-то у меня и блеснула мысль попробовать пробраться между этими двумя казармами. Я подумал, что здесь немцы никак не ожидают партизан, так как считают, что их здесь много и никакой дурак не полезет к ним прямо в лапы. А я вот все-таки решил попробовать счастья и пополз. Когда я прополз между казармами, то оказалось, что перед самым железнодорожным полотном все равно были повалены деревья и на них кое-где висели разные «погремушки». Я оставил своих четырех товарищей за этим завалом и за казармами, а сам, предварительно захватив мину, пополз под этими деревьями. Метров через пять смотрю, завал кончился, а дальше заросшая травой небольшая канава, которая находилась около насыпи железной дороги. Я стал на колени, осмотрел все кругом. Здесь у немцев охраны не было, так как, видимо, они не думали, что партизаны проявят такое нахальство и полезут именно там, где полно немцев. Цымбал снова замолчал, как будто обдумывая, не забыл ли он чего. Надо сказать, что в то время у нас не было паровозных замыкателей, а надо было взрывать мину «на удочку», то есть за веревку. Для этой цели мы использовали окрашенные в черную краску парашютные стропы. И снова Цымбал продолжил:

— Я не спеша поставил мину, но переползать через рельсы на южную сторону побоялся и решил ставить мину на северной стороне, то есть там, где поезда идут с фронта. Привязав к взрывателю мины свою веревку, я пополз обратно, все время опасаясь, как бы нечаянно не дернуть раньше времени эту веревку. Второй конец веревки находился у моих товарищей за казармами. Мне удалось благополучно проделать обратный путь, и мы все затаились среди кустов, недалеко от казарм, где крепко спали немцы.

— Ну, и что же дальше? — не терпелось узнать Гудкову.

— А дальше было вот что! Мы с полчаса ждали поезда, и вот наконец-то со стороны Коханово послышался шум подходящего поезда. Когда железнодорожный состав поравнялся с заложенной миной, я дернул за веревку. Раздался сильный взрыв, а затем загрохотали падающие под откос вагоны, потом вспыхнуло пламя, видимо, от горящего бензина, вытекающего из разрушенных взрывом цистерн. Я со своими товарищами побежал подальше от этих казарм и железной дороги. А в это время произошел второй, а затем третий взрыв. Это рвались цистерны с горючим. Немецкие казармы, находящиеся почти рядом с железной дорогой, оказались под огнем взрывающихся цистерн и тоже были объяты пламенем пожара. Загорелся также росший рядом лес вместе с завалами сухих деревьев около дороги. Все кругом запылало от начавшегося пожара. Я вместе с моими товарищами еле-еле выбрался из этого охватившего все кругом пожара.