Елизавета Федоровна чувствовала себя счастливой в окружении дочерей и внука, который был весь в ее любимицу Анюту и многими чертами напоминал ее покойного отца. Е. Ф. Корвин-Круковская наслаждалась счастьем дочерей, с которыми и Василий Васильевич жил теперь очень дружно, охотно принимая участие в беседах молодежи. Дети кое-чему научили отцов.

B. В. Корвин-Круковский выслушивал с улыбкой мудрой снисходительности рассуждения Анюты и Жаклара о социальном перевороте, о таком политическом строе, где не будет чинов и собственности. Спорить против всего этого он считал лишним; не хотелось нарушать семейную радость. Но меры для сохранения своей земельной собственности Василий Васильевич принял. Съездил в Невель и при участии предводителя дворянства переделал завещание: все три имения должны достаться единственному сыну Феденьке, который, несмотря на юные годы, проявляет похвальную рассудительность и чужд всяких фантазий. Дочерям Корвин-Круковский выделил по 50 000 рублей каждой, засчитав Софе двадцать тысяч, данные в 1869 году Ковалевскому на его издательские дела. Новые свои распоряжения Василий Васильевич держал в тайне.

Осенью 1874 года Ковалевские переехали в Петербург — осуществлять намеченный за границей план: делать себе «положение в свете» и добиваться возможности работать в университете. Для достижения первого необходимы были значительные денежные средства, но Ковалевские имели их очень мало. Василий Васильевич выдавал дочерям весьма незначительную субсидию.

C. В. Ковалевская не только не имела возможности применить на родине свои научные знания и способности, она не могла даже использовать в России диплом, дававший мужчине право быть помощником профессора в каком-угодно высшем учебном заведении или преподавателем математики в старших классах любой средней школы. Женщине, которая, по отзывам самых отсталых в политическом отношении специалистов, была равна по меньшей мере среднему профессору-мужчине, разрешалось тогда преподавать одну только начальную арифметику девочкам 8—11 лет. А начальную арифметику, как печально иронизировала Ковалевская, она и сама плохо знала.

Софья Васильевна увлеклась ролью «светской» женщины и стремилась занять место в рядах либерального петербургского общества, составлявшего смесь из представителей различных имущих классов. Владимиру Онуфриевичу снова пришлось взяться за издательские дела. В этих издательских делах был корень всех бед В. О. Ковалевского. Выпуская в начале 60-х годов книги по дарвинизму и другим отраслям естествознания исключительно в целях пропаганды материализма, Владимир Онуфриевич скоро запутался в разных торговых операциях. Тяжело и неумело нагруженный издательский воз тянул хозяина за собой. Дело расширялось. Ковалевский издавал «Воспоминания» И. И. Панаева в расчете на прибыльность книги о литературном движении эпохи Белинского, а книга лежала на складе; печатал роман А. И. Герцена «Кто виноват», обязавшись уплатить автору гонорар и не учтя того, что цензура может отправить весь тираж на костер; затевал выпуск многотомной иллюстрированной «Жизни животных» Брэма, требовавший больших предварительных затрат, выручал своими деньгами других идейных издателей-шестидесятников. Все это велось, как признавал Владимир Онуфриевич в одном из последних писем к брату, «без одной счетной книги и какой-нибудь правильной записи». И это привело его к разорению.

В таких условиях Ковалевскому пришлось устраивать свою семейную жизнь на широкую ногу, чтобы дать Софье Васильевне: возможность блистать среди столичной интеллигенции. Ковалевские ездили на вечера, принимали у себя гостей, тянулись не по средствам. Надо было также готовиться к новому магистерскому экзамену, на этот раз в Петербурге. Но и здесь дело Ковалевского зависело от людей в футлярах, смотревших на занятие наукой, как на чиновничью службу, больше всего дороживших мелочами своей специальности. В Петербурге Владимир, Онуфриевич также встретился с вопросом о «домашних кандидатах». К «чужаку» в лучшем случае относились безучастно и холодно равнодушно, но чаще всего проявлялось недоброжелательство. Особенно возмущало ученых чиновников то, что «юрист» Ковалевский претендует на звание ученого палеонтолога.

Сунулся была Ковалевский в Москву — там не легче. Одна польза от этой поездки, что «разогнал разные ненужные надежды». Убедился, что освобождающаяся в Москве кафедра геологии предназначена «круглому дураку», «пять лет пилившему какие-то кораллы и ничего не выпилившему», но зато умело прислуживавшемуся к старому профессору. Вернувшись в Петербург, Владимир Онуфриевич приступил в начале ноября к экзамену, который, наконец, удалось сдать благополучно. Вслед за тем, 9 марта 1875 года, В. О. Ковалевский защитил в Петербурге магистерскую диссертацию.

Теперь можно было получить кафедру в отечественном университете и с теми или иными огорчениями и неприятностями заниматься наукой. Кстати представился случай занять кафедру в Киеве. Но тотчас же появились доводы против этого, из них «главный — для Софы будет уж слишком убийственно».

В Петербурге были завязаны хорошие знакомства, устраивались интересные вечера. Об одном из них, состоявшемся у Ковалевских, читаем в письме Владимира Онуфриевича: «Сегодня вечером были Ерофеев (геолог) и Менделеев (знаменитый химик), а также Лермонтовы. Менделеев дрался с Софою из-за математики и значения ее до полуночи; он очень милый и, конечно, самый живой человек здесь; конечно мил он, пока дружен, но я думаю, что в своих ненавистях он должен быть беспощаден и иметь его своим противником должно быть очень солоно».

Другой вечер с петербургскими знаменитостями был у Менделеева. «В среду мы были приглашены на большой вечер к Менделееву и познакомились там со всеми как математиками, так и нематематиками; было очень весело, много ссорились и кричали, и Софа спорила до часу ночи с Чебышевым (математик), Гадолиным (минералог) и др., а я с Бутлеровым (химик). Вообще ко мне начинают привыкать» а то они вообразили по «пашквилю» (брошюра об одесском провале), что я ругатель и дикий нигилист… Менделеев был образцовым хозяином, хлопотал об нас ужасно, приезжал к нам и т. д.».

Все это увлекало Софью Васильевну, представляло для нее интерес. На таких вечерах она имела возможность выказать свои научные познания, побеседовать в ученом кругу. Затем она стала принимать участие в делах благотворительных, особенно в деле развития женского образования. Здесь завязались знакомства с женой главного военного прокурора, либеральной деятельницей А. П. Философовой, с женой видного судейского чиновника и богатого домовладельца, либеральной писательницей Е. О. Лихачевой, и другими либеральными деятелями.

В числе отрицательных сторон развития капитализма в России было увлечение русского либерального общества всякого рода спекуляциями, связанными с ростом промышленности. В этом отношении оно не отставало от консервативных, реакционных и высших придворных кругов. Многочисленные мемуаристы эпохи, люди, хорошо знавшие по своему служебному положению и классовой принадлежности закулисную сторону дела, оставили яркие описания этого увлечения спекуляциями правящей знати и крупнопоместного дворянства. Двое из них, Е. М. Феоктистов и А. И. Дельвиг, занимавшие большие правительственные посты, рассказывают, что в спекуляциях и грабеже народа принимали ближайшее участие через своих «подруг» сам царь-«освободитель» Александр II и его братья. Н. А. Некрасов дал в поэме «Современники» бессмертную картину повального увлечения всех слоев общества спекуляциями. В собрании главных деятелей русской промышленности поэт видит:

Глава этого сборища, его вождь и вдохновитель — Григорий Аркадьевич Зацепин — «красивый старик, наживший богатство политикой мудрой», поет в «Эпилоге» поэмы: