А вот чужеязычные ветви от сар (цап): caput, kop, kopf, capo (голова) или относящиеся к голове: сар, (шапка), саре, сарра (накидка с капюшоном), capital (капитал), captain (капитан).

Другая ветвь от того же корня: caper (морской разбойник), captive, captif (пленник), captivity, captivite (плен), capture (воинская добыча), capacity (способность, внутренность корабля). Но что иное caper как не наше цапаръ, то есть тот, кто цапает, ловит морские суда? Их captif, captivite, capture были бы наши цапник, вместо пленник, цапание, вместо пленение, цапство, вместо захваченная у неприятеля добыча, если б от сего корня произвели свои ветви.

Равным образом, слова их capsule (капсула или коробочка), conceptacle (вместилище, место сбора), concept (постижение), conception (понятие), изменившие гласную а в е, все означают некую внутренность, объемлемую или охапываемую вещественными или умственными пределами. Мы легко можем увидеть это из английского сар (шапка, обнимающая голову), французского саре (накидка с капюшоном, обнимающая тело и голову), receptacle (комната, вмещающая собрание людей), reception (получение, прием). Здесь их корень сар оказывается одним и тем же с нашим хап, поскольку наше просторечное охапитъ значит то же, что обнять.

Теперь посмотрим, из чего слова concept и conception составлены: предлог их соп, равно как и сот, есть наше со или с, как-то: conseil, совет; consience, совесть; conjonction, соединение. Корень же сер, как мы уже видели, есть тот же сар, или наше цап, хап. Итак, слово concept по-нашему выходит сцап, схап; conception, сцапание, схапание.

Мы выражаем их словами от иных корней, постижение, понятие. Но из чего составлены слова понимать, понятие! Из предлога по и глагола имать, иначе брать. Латинцы также употребляют вместо глагола беру — capio. А что значат наши единокоренные с ним глаголы цапаю, хапаю! То же: имаю, хватаю, беру. Следовательно, французские, английские и других языков однокоренные слова concept, conception произведены от общего корня нашего схап, схапание.

Примечатель. В чем наша разность с евроязыками? Они от корня сар (схватить, ухватить) произвели очень много ветвей, мы, напротив, от того же корня цап, хап произвели мало ветвей, и то в одном простонародном или низком смысле: цапнуть, подцепить (например, дурную болезнь, вредную привычку). Народ русский, веками размышляя о едином на потребу, совсем не знал хапанья. В Европе на вопрос как проехать? вам ответят буквально так: возьмите вон ту дорогу (prnez cette route, take this way) и поезжайте. И этот смысл, идущий в буквальном смысле от головы (сар, caput) торчит там повсюду: вначале нужно схватить и присвоить, а потом уже можно что-то делать. Подчеркнем: такой язык и такие слова давно и окончательно сформировали соответствующую мораль и мышление. У нас же этот корень так и не пустил высоких ветвей.

СЕМИНАРИЯ. Слово семинария почитаем мы взятым с латинского зеттапит, духовное училище, потому как в нем насаждаются семена учения. Что же, латинец мог его от своего зетеп произвести, а мы от своего семени не могли? Сколько же таких исконно наших слов, которые почитаем мы чужеязычными! Семья, семейство от этого же корня происходят; ибо что иное семьянин, как не одного с другим семени!

Примечатель. А. С. Шишков тысячами слов показывает, как все инязы берут корни от славянорусского, но нет ни одного обратного примера. Не позволяет природный закон яйцам учить курицу. Какое же взаимообогащение языков может быть, а тем более, взаимная выгода? Только взаимное и постоянное опущение ума и нравствености.

Когда корень в разных языках один и тот же, то и ветви, произведенные от него, сколь бы ни были особенным выговором и значениями различны, но все сохраняют в себе первоначальное понятие корня, от которого произошли; а если переходят в другое значение, то непременно смежное с первым. На сем основании утверждается единство языков.

Возьмем из многих славенских наречий одно какое-нибудь, например, чехское (богемское) и сличим с русским языком.

Глава, hlava мост, most

Дуб, dub поле, pole

Дубрава, dubrava мышь, mys

Дух, duch мразь, mraz

Колечко, colecko плод, plod

Доколе слова сохраняются без всякой перемены букв, имея то же самое значение, до тех пор язык остается один и тот же. Он пребывает таким только в началах своих, в последствиях же начинает от них уклоняться. Так река, разделившаяся на многие рукава, не перестает быть тою же рекою. Однако во всяком наречии язык приемлет иной ход, иное направление и начинает по многим причинам от первобытного образа своего отличаться. Например, разностью принятой богемцами латинской азбуки, которая не имеет достаточного числа букв для выражения всех звуков славенского языка. Читая слова мыть, яма, веять, иго, превращенные в meyt, gama, wati, gho, узнать их можно, лишь употребив труд и внимание.

Каждое наречие при производстве из корня ветвей своим образом сокращает или растягивает слова, следует собственному своему соображению и сцеплению понятий.

• Изменение гласных: трость, trest; пепел, popel; порядок, poradek; иногда согласных: ось, wos; звезда, hwezda; нрав, mraw; хлыст, klest.

Сокращением слов: молчаливость, mlcawost; волна, wlna; хохот, checht..

Растяжением слов: хладеть, chladnaut; твердеть, twrdnauti; мыльня, mytedlna; сало, sadlo; дикий, diwoky; дичина, дичина, diwocina. Заметим, что в последнем случае не они, но мы выпуском буквы в затмили корень; ибо слово дикий, по старинному дивий, происходит от диво, и следовательно, из дивокий или дивкий (т. е. всему удивляющийся, ни к чему не привычный) сократилось в дикий, откуда слово диковинка, означающее больше дивную, чем дикую вещь.

• Переставкою букв: холм, cylum; пестр, perset; долг, dluh.

• Различными окончаниями: мужество, muznost; заседание, zased; падение, pad (хотя в сложных словах и мы говорим водопад), доказательство, dokaz или dokazliwost.

Переменою предлогов: обвинять, zawiniti; сполна, zaupolna; вблизи, zblizka.

Мы говорим мрак, мрачный, и богемцы тоже mrak, mracny; но они в одинаковом смысле говорят oblak, mracek а мы говорим облако, не употребляя слова мрачек.

Мы говорим трость, и они тоже trest; но они произвели от сего имени глагол trestati (тростати, т. е. наказывать, бить тростью), а мы его не имеем. Они говорят tresti hoden (трости годен) — наказания достоин, а для нас такое выражение дико, хотя и можем разуметь его.

Мы употребляем прилагательное бодливый, говоря только о животном, которое бодается рогами, а они под своим bodliwy разумеют колючий, поскольку бодать и колоть есть одно и то же действие. Мы говорим штык (ружья), а они boden (т. е. чем бодают). Мы говорим точка, а они bodec. Мы говорим крапива, а они, bodlak потому что трава сия колет, бодает.

Слово наше хлеб и у них chleb; но мы под именем хлебник разумеем того, кто печет хлебы, а они под своим chlebnik разумеют место, где хранятся хлебы; хлебника же называют chlebinar.