Рассуждая так, мы могли бы удобнее рассмотреть, что наше и что чужое, чего доселе ко вреду и стеснению языка своего часто не различаем. Покажем хоть один тому пример. От глагола постановляю произведено имя пост (подобно тому, как рост от расту, мост от мощу). Таким образом, коренное понятие глагола постановляю превратили в ветвенное пост, отнеся его определительно к постановленному или установленному для сухоядения времени. Между тем, мы употребляем пост и в значении стражи: вот твой пост, то есть место, где ты пребывать должен. В этом смысле почитаем мы его чужеязычным, взятым с французского poste или с немецкого post и употребляем с предлогами аванпост или форпост. Но оно более наше! Ведь иностранец от того же корня st и от того же глагола поставить (postare) произвел ту же самую ветвъ posto. Так отчего нам не употреблять его как собственное, передовой пост вместо аванпост! Так будет по-русски. Подобно тому употребляем мы неприятельский стан (говоря о войсках) и прекрасный стан (говоря о теле человеческом).

Говорить об одном слове, скажут, есть мелочь в отношении ко всему языку. Но пусть распространят сии рассуждения на тысячи иностранных слов, употребляемых в нашем языке!

Многие суть наши собственные, принимаемые за чужие; многие без всякой нужды предпочитаются своим; многие приводят в забвение или обветшание коренные наши, глубокомысленным умом произведенные ветви; многие принуждают нас составлять из них речи, нам не свойственные.

Нива запускаемая и не возделываемая не может называться безплодною.

Мы приглашаем всех любителей языка сообщать нам свои замечания, если где отыщется словопроизводство. Приглашение наше не относится к тем мнимым критикам, которые доказывают только, что можно, последуя движению страсти своей, ничего не зная, обо всем писать.

Для отыскания корней мы избираем славенский потому что он отец безчисленного множества языков.

Возьмем еще два слова, близкие значениями, и сравним. Мы увидим, что иностранные слова имеют один с нашими корень. Сон: somnus, sommeil, sonno, sogno, songe. Сопеть (произведшее глагол спать): sopire, soputo, assoupir. Дремать: dream, dormire, dormir.

Восемь разных народов употребляют не восемь разных, но два только слова к выражению двух действий природы сна и дремоты, столь же смежных между собой, как единозвучие и смысл сих столбцов слов.

Англичанин и немец имеют слова первого столбца dream, traum, а второго совсем не имеют; ибо по-английски сон называется sleер или sleepiness, по-голландски slaар, по-немецки schlaf. В славенском языке — слеп, слепота, по смежности понятий. Спящему столько же свойственно сопеть, как и быть слепым, поскольку во время сна глаза его закрыты, и он ничего не видит.

Самое слово слепота имеет начало свое от глаголов лепить, липнуть; ибо когда ресницы наши смыкаются или слипаются, тогда мы бываем слепы, и следственно, слово слепота произошло от слипота.

Обратимся теперь к корню дремать, дрема, dormir, dream. Сколь ни отдаленно от него покажется нам слово дурь, но мы не находим ближайшего к нему понятия. Легко станется, что слово дрема изменилось из дуръма; ибо дремание есть некоторым образом одурение, поскольку во время его все способности нашего разума прекращаются.

Англичанин, например, под словом dormitory разумеет кладбище; о том, что у нас называют мертвым капиталом, говорит он, деньги, лежащие в дремоте: топеу that lies dormant; мечтателя, как бы во сне бредящего, называет он dreamer.

Могло ли такое случиться, если б сие согласие языков не истекало из одного и того же источника, то есть первобытного языка? Следовательно, каждый должен начала свои искать в нем; ибо познание всякой вещи почерпается из познания начал ее. Разность языков не должна приводить нас в отчаяние найти в них единство, а узнав его, мы узнаем, каким образом произошла их разность.

Немец язык называет zunge, но прежде называли, и ныне в некоторых областях называют gezunge. В этом слове буквы ezug ясно показывают близость его со словом язык. Разлагая сие славенское слово, находим, что оно составлено из местоимения я и имени зык, так что заключает в себе выражение: я (есмь) зык, то есть звук, звон, голос, гул. Славенское не по ветвенному только или условному значению (как в других языках), но само собою, т. е. заключающимся в нем разумом, показывает описываемую им вещь. Итак, я есть орудие голоса…

Другие языки также не могли по произволу давать имена вещам; потому надлежит, чтоб и их слова имели какое-нибудь начало. А если нет его в них, посмотрим, не окажет ли славенский язык во всех прочих великого участия?

Возьмем сравнительный словарь и выпишем из него слово язык на многих языках:

По-славенски язык

По-иллирийски, сербски язик

По-кашубски ензик

По-польски ендзик

По-богемски гацик[4]

По-старо-персидски гезуе

По-осетски абзаг[5]

По-ассирийски абсаг

По-черкес-кабардински бзек

По-германски цунге

По-тевтонски цунгун

По-фризски тунг

По-датски и саксонски тунге

По-исландски и шведски тунга

По-английски тонг

По-готтийски тугго

Сии последние далеко отошли от нашего язык, но они суть измененные цунге, которое, как мы уже видели, сходствует с нашим. Главная разность составляет посторонняя буква н (п); но это не что иное, как произношение в нос. Таким образом, видим мы 30 языков или наречий, повторяющих с малыми и весьма приметными изменениями то же самое имя, имеющее коренное значение свое в одном только славенском языке.