Утреннее обсуждение создавшегося положения у генерал-фельдмаршала фон Манштейна затянулось. Собравшимся офицерам стало ясно, что им придется подождать свой утренний кофе. Самая последняя радиограмма, полученная от генерала Штеммермана, гласила: «Если извне не будет проведена операция по деблокированию, плановый прорыв окажется под угрозой». Это послание не говорило им ничего нового с тех пор, как был потерян Корсунь. Разведка донесла то, что можно было предположить заранее: советские войска, вклинившиеся между основным фронтом и котлом, значительно усилились. В районах Комаровки и Новой Буды появились части 29-го танкового и 5-го гвардейского кавалерийского корпусов, что, собственно, и побудило генерала Штеммермана отправить такую радиограмму.

Манштейн мог сколько угодно предлагать собравшимся на совещание офицерам высказывать свои предложения по принятию контрмер. Никто уже не верил в возможность оттянуть конец десяти немецких дивизий или же вообще воспрепятствовать ему. Меньше всего верил в эту возможность сам Манштейн. И это было ясно всем собравшимся.

Однако Манштейн всегда отдавал себе отчет в том, что делает. Он понимал, что об этом совещании будут много говорить, говорить о той серьезности, с какой оно проводилось, о том, как он пришел к решению, заговорят об этом в ставке фюрера дня через два-три. Все, что он делал или чего не делал, Манштейн рассматривал как отдельный камешек той внушительной мозаики, по которой будущие поколения будут судить о нем как полководце. Проводя это совещание, он как бы вписывал новую страницу в свои будущие мемуары, ему казалось, что он уже диктует своей стенографистке следующий текст:

«Дважды я пытался пробиться из района Умани на передовую к нашим ударным группам. И оба раза мой штабной автомобиль безнадежно застревал либо в снегу, либо в грязном месиве… (Какая досада, что у Манштейна не было ни танка, ни самолета!) И, поскольку уже не осталось надежды на то, что нашим танкам удастся пробиться к котлу, я приказал обоим окруженным корпусам самостоятельно пробиваться на юго-запад… Гитлер и на этот раз требовал держаться до последнего, лишь только позже, уступив рекомендациям ставки, согласился на прорыв изнутри… Приказ же на прорыв был отдан ставкой без предварительного утверждения Гитлером, чтобы избежать его возражений…»

Однако многие долго не знали этого, так как Манштейн остерегался раньше времени говорить, что именно здесь он решил, так сказать, продемонстрировать свой талант полководца и нанести русским уничтожающее поражение, стараясь тем самым поднять в глазах верховного главнокомандующего свой подмоченный под Сталинградом авторитет.

И только подполковник Георг Шульце-Бютгер — начальник оперативного отдела угадывал за противоречивыми потугами фельдмаршала его желание найти для своего единоличного решения твердую почву. Подполковник знал Манштейна, как никто другой, так как ему приходилось наблюдать за ним в самых различных ситуациях и вести с ним разговор и в его кабинете, и в его спальном вагоне, и в маленьком вагончике, где располагался отдел 1с, занимающийся сбором разведывательных данных о противнике, но чаще всего в вагоне-столовой, который занимал оперативный отдел, возглавляемый Шульце-Бютгером. Однако самые важные обсуждения Манштейн, как правило, проводил в своем вагоне-кабинете или в спальном вагоне. Эти разговоры затрагивали обычно те или иные политические аспекты. Там он мог позволить себе вести самые опасные разговоры.

Но вот наконец Манштейн закончил совещание, сказав офицерам:

— Я благодарю вас, господа, за внимание!

Все направились к выходу, и вместе с ними и подполковник Шульце-Бютгер, но Манштейн попросил его задержаться. Он отдал подполковнику кое-какие дополнительные указания о том, на что именно нужно обратить особое внимание, а затем как бы мимоходом заметил, что обстановка сегодня была вполне благоприятная и подарила им «языка», который, возможно, сообщит важные данные.

— Он находится у начальника отдела 1с, — заключил Манштейн.

— Но почему он сначала попал туда? — недоуменно спросил Шульце-Бютгер.

— Он спрыгнул с парашютом. Вы же знаете последний приказ, согласно которому пленных немедленно доставляют именно туда и… — Манштейн сделал какое-то непонятное движение рукой.

— И потом расстреливают, — добавил подполковник. Согласно так называемому «комиссарскому приказу».

подписанному еще в 1941 году, всех пленных политкомиссаров (не офицеров, о чем в свое время предупреждал генерал-фельдмаршал фон Браухич), а затем согласно последующим приказам и всех пленных коммунистов надлежало передавать для ликвидации органам СД. Подполковник Шульце-Бютгер чувствовал отвращение к подобным диким приказам.

Манштейну был известен образ мыслей Шульце-Бютгера. Однажды подполковник показал себя единомышленником генерал-полковника Бека. С тех пор Манштейн был с ним настороже.

— После того как унтер-офицер заговорит, немедленно отправьте его в штаб, — с ударением на последних словах сказал Манштейн.

— Пленный унтер-офицер? — спросил Шульце-Бютгер. — Он немец?

— Да, из того самого комитета, — ответил Манштейн, передавая подполковнику документы, которые оказались при захваченном: солдатскую книжку, выписанную на имя унтер-офицера Гейнца Фундипгера, письмо генерала Зейдлица командующему группой армий «Юг» генерал-фельдмаршалу Эриху фон Манштейну, несколько пропагандистских листовок, экземпляр Манифеста Национального комитета «Свободная Германия», с которым Шульце-Бютгер уже был знаком.

Зажав полученные от генерала бумаги под мышкой, подполковник шел по вагону, в котором располагался возглавляемый им оперативный отдел, с обычным спокойствием отвечал на вопросы, которые задавали ему подчиненные, и столь же хладнокровно отдавал необходимые указания. В то время как офицеры отдела быстро выпивали свой кофе и съедали завтрак, не имея времени прохлаждаться, подполковник мог позволить себе такую роскошь, как завтракать не торопясь. Это было его привычкой. Когда он был юношей, кто-то сказал ему: «Кто медленно ест, тот медленно и работает». Он стерпел упрек и, немного подумав, ответил: «Я ем не медленно, а основательно, точно так же, как и работаю».

Занятые работой офицеры оперативного отдела не заметили в тот день в поведении их шефа ничего необычного. Он внимательно просмотрел все бумаги, переданные ему Манштейном. Встреча с захваченным антифашистом и разговор с ним уже сейчас вывели его из обычного равновесия. Ему еще никогда в жизни не приходилось разговаривать с таким человеком.

Как раз в это время «орден рыцарей свободы» — так подполковник про себя называл антигитлеровскую верхушечную оппозицию, возглавляемую генералом Беком, — переживал трудный период. Генерал-полковник в отставке Людвиг Бек заболел и должен был лечь на серьезную операцию, которая надолго оторвала бы его от дел. Поэтому Бек был вынужден передать руководство «орденом» в руки Герделера и его помощников. Генерал-майор Хеннинг фон Трешков, второе лицо в оппозиции после Бека, был смещен со своей ключевой должности при штабе группы армий «Юг» генерал-фельдмаршалом Клюге и откомандирован на два месяца в войска в качестве командира полка; сам Клюге, являющийся посредником между заговорщиками и фронтом и тылом, попал в автомобильную катастрофу при поездке из Орши в Минск и на несколько месяцев выбыл из строя. А в это самое время было основательно потрясено и главное опорное вВено военной оппозиции: рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вызвал к себе начальника разведывательной службы ОКБ адмирала Вильгельма Канариса и пригрозил всем, кто «играет с планами свержения», самыми серьезными последствиями. Эта угроза относилась и к генерал-майору Остеру, бывшему у Канариса правой рукой и возглавлявшему центральный отдел, а также к некоторым офицерам абвера, поддерживавшим контакты с западными разведывательными службами и представителями ряда правительств. Прямое отношение эта угроза имела и к Гизевиусу, агенту-двойнику гестапо и разведслужбы США, и к Гансу фон Дохнани, и к бывшему германскому генеральному консулу в Нью-Йорке, и к настоятелю одного крупного собора, и к прочим довольно известным лицам. А в январе заговорщиков постиг еще один серьезный удар: был арестован крупный землевладелец Гельмут фон Мольтке.