Фельдмаршал снял темные очки и уставился на начальника штаба генерала Буссе.

— Свершилось! — обрадованно произнес Буссе.

— Дело сделано! — Манштейн улыбнулся. — После получения следующих донесений обстановка должна проясниться.

Однако донесений не было.

Манштейн вернулся к себе в кабинет, сел, прислонившись головой к деревянной стене. В окошко вливался неяркий свет февральского дня. Фельдмаршал закрыл глаза и невольно представил себе февраль прошлого года, такой же снежный день в Новочеркасске, где в то время располагалась штаб-квартира группы армий «Дон», которой он тогда командовал. Так было до того самого черного дня, когда 6-я армия была разбита.

Манштейн попытался отогнать невеселые мысли и начал думать о своих юношеских годах. Мысленно он видел себя пажом в берлинском дворце, одетым в мундир с аксельбантами, в коротких, по колено, штанах из белого кашемира, в длинных белых чулках и черных башмаках, с изящной шпагой на боку и с черной шляпой, украшенной белым страусовым пером, в руке. В таком наряде он, беспредельно счастливый, гордо прохаживался по многочисленным залам дворца. Казалось, залам, каждый из которых не уступал по красоте и роскоши предыдущему, не было конца. Там же находилась и картинная галерея, в которой были собраны монументальные картины, прославлявшие прусское воинство. Одна картина особенно сильно врезалась в его память. На ней была запечатлена победа Фридриха Второго в 1758 году под Царндорфом над русскими войсками. Вспомнил он и о том, что Фридрих намеревался захватить крепость Кюстрин. Эффектную победу ему там одержать не удалось, но все же то была победа…

У Манштейна была блестящая юность… Ему вдруг вспомнился сын, погибший в девятнадцать лет. Какая прекрасная судьба ожидала его!.. Воспоминания о сыне сменились мыслями о том положении, в котором он сейчас оказался: ему во что бы то ни стало надлежит удержать днепровский выступ и вызволить войска Штеммермана из окружения! Но как?

Узнав о намерении Манштейна провести вторую операцию по деблокированию окруженных немецких войск, маршал Георгий Константинович Жуков решил остановить танковый клин противника, не ставя перед собой задачи полного разгрома обоих немецких корпусов. С этой целью с северной стороны внешнего кольца окружения в направлении на Корсунь-Шевченковский перешли в наступление 206-я и 294-я стрелковые дивизии, а с южной стороны — 180-я стрелковая дивизия, Против немецких войск в район Ризино незамедлительно была брошена 2-я танковая армия генерал-лейтенанта Богданова, а также одна стрелковая дивизия и артиллерийские части.

Разгорелась ожесточенная борьба за высоту с отметкой 239, находящуюся в руках русских. В то время как наступление немецких войск в районе Ерки было остановлено войсками 2-го Украинского фронта, ожесточенные бои разгорелись под Звенигородкой. Против прорвавшихся в район Франковки двух танковых немецких частей были брошены советские войска: пехота, артиллерия и инженерные части, снятые с других участков фронта.

Поскольку все дороги стали непроезжими, на воздушные армии частично была возложена задача снабжения войск. В районах сосредоточения немецких войск с самолетов было сброшено много боеприпасов и горючего.

В ночь на 12 февраля маршал Жуков, простудившийся за несколько дней до этого, по указанию врача был с высокой температурой уложен в постель. Согревшись, он крепко заснул.

«…Не знаю, сколько проспал, — вспоминает маршал в своих мемуарах, — чувствую, изо всех сил мой генерал-адъютант Леонид Федорович Минюк старается меня растолкать. Спрашиваю:

— В чем дело?

— Звонит товарищ Сталин.

Вскочив с постели, взял трубку. Верховный сказал:

— Мне сейчас доложили, что у Ватутина ночью прорвался противник из района Шандеровки в Хилки и Новую Буду. Вы знаете об этом?

— Нет. Не знаю.

— Проверьте и доложите.

Тут же позвонил Н. Ф. Ватутину и выяснил: противник действительно пытался, пользуясь пургой, вырваться из окружения и уже успел продвинуться километра на два-три, занял Хилки, но был остановлен.

Переговорив с Н. Ф. Ватутиным о принятии дополнительных мер, я позвонил Верховному и доложил ему то, что мне стало известно из сообщения Н. Ф. Ватутина.

И. В. Сталин сказал:

— Конев предлагает передать ему руководство войсками внутреннего фронта по ликвидации корсунь-шевченковской группировки противника, а руководство войсками на внешнем фронте сосредоточить в руках Ватутина.

— Окончательное уничтожение группы противника, находящейся в котле, дело трех-четырех дней, — ответил я. — Передача управления войсками 27-й армии 1-го Украинского фронта может затянуть ход операции» [7].

Через несколько часов из Ставки Верховного Главнокомандующего за подписью Сталина и начальника Генерального штаба Антонова была получена соответствующая директива.

Поздно вечером началась метель. Подул сильный ветер, понес по земле хлопья мокрого снега. Видимость сократилась до пяти метров. Стрельба утихла, а подносчики продуктов были отправлены в тыл за обедом.

Кончался пятый день пребывания на фронте унтер-офицера Гейнца Фундингера. Он вновь ночевал под открытым небом, а не в погребе с затхлым воздухом. Уже пятый день своей секретной разведывательной работы он проводил среди новых друзей, которые его почти не знали, как и другие солдаты этой так называемой бригады.

Метель становилась все сильнее. Фундингер брел медленно, скользя по льду замерзших луж. Он остановился посреди грязной воронки, которую мороз уже затянул льдом. Гейнц был еще очень слаб после ранения. Если бы он выпустил из руки дужку большого бидона-термоса, который он нес вместе с Ензике, Карл наверняка набросился бы на него с руганью. Но какое это сейчас имело значение? Ензике и без того все время ругался, и Гейнц уже не обращал на него внимания. Болела еще не совсем зарубцевавшаяся рана. Если бы его сейчас увидела Рая, она пожурила бы его.

Рая никак не хотела его отпускать, а он не мог больше оставаться в своем убежище. Достать рацию у Рыжего не удалось, а это означало, что ему уже не удастся связаться по радио ни с майором Ахвдедиани, ни с Тельгеном. Чтобы не сидеть без дела, Гейнц начал писать листовки, используя для этого сводки Совинформбюро, которые записывала, слушая радио, Мария. А Раиса, Лида и Мария вместе с другими членами «Комитета 103» тайком распространяли эти листовки, которые Гейнц подписывал «Обер-ефрейтор Якоб», в солдатских окопах и машинах.

На участке, где Фундингер действовал под видом обер-ефрейтора, эти листовки оказались настолько действенными, что немецкие солдаты стали связывать переход на сторону Национального комитета с так называемым «паролем Якоба». Однако такая работа отнюдь не удовлетворяла Фундингера, хотя он и понимал ее необходимость.

В ночь на 7 февраля Фундингер покинул свое убежище, имея в кармане документы, которые тайно достала ему Раиса в военной комендатуре. Согласно этим документам он являлся солдатом батальона, занимающего позиции в северной части котла. Выдав себя за отставшего от своей воинской части, Гейнц примкнул к бригаде, которая до этого принимала участие лишь в незначительных боях. Здесь царила полная неразбериха. Командир взвода, к которому прибился Гейнц, артиллерист-зенитчик, принял взвод в ту самую ночь, когда появился Гейнц, и потому к Фундингеру никто не приставал ни с какими вопросами.

Довольно быстро Фундингер вошел в доверие к своим новым товарищам. Как бы совершенно случайно он заговорил то с одним, то с другим солдатом, начиная, как правило, с того, что ругал проклятую погоду, скудное питание и дырявые сапоги, затем они переходили к воспоминаниям о доме, об отпусках, о которых им теперь и не мечтать, а уже после этого заговаривал о положении на фронте и о русском плене. Так постепенно и незаметно Гейнц собрал вокруг себя товарищей, которые хотели поскорее покончить с этой войной, по крайней мере лично для себя, и, следовательно, искали способ, как это сделать. Такие солдаты, после того как гитлеровское командование отклонило советский ультиматум о капитуляции, втайне вынашивали план перехода на сторону русских. Правда, причины, которые удерживали их от этого шага, были самыми различными, как и причины, которые толкали их на это.