Огонь начал несколько стихать. И вскоре стало так тихо, что слышно было даже легкое завывание ветра. Тельген сдвинул ушанку на затылок и, стараясь говорить внятно, начал передавать текст сообщения:

— …Я уполномочен сделать вам важное сообщение. Сегодня днем, в четырнадцать часов, на этом участке фронта со стороны кладбища к немецким линиям будут высланы два советских парламентера. Им поручено передать от имени командующих Первым и Вторым Украинскими фронтами, а также от имени представителя Верховного Главнокомандования Советской Армии маршала Жукова ультиматум командующему окруженными в районе Корсунь-Шевченковского немецкими войсками генералу артиллерии Вильгельму Штеммерману. Внимание! Внимание, друзья…

Передав сообщение второй раз, Тельген призвал солдат в том случае, если они его поняли, подтвердить это тремя выстрелами или короткими очередями в воздух. Спрятав микрофон в карман шинели и потирая замерзшие руки, Тельген поднял голову и стал напряженно прислушиваться.

Ждать ответа ему пришлось довольно долго. Наконец слева от него раздались один за другим два выстрела, за ними вскоре последовал третий. Почти одновременно, сначала слева, затем справа от него, раздались три короткие очереди из автоматов или пулеметов. От радости Эрнст хлопнул себя по бедрам. «Поняли! Они меня услышали и поняли!»

Поднявшись во весь рост, он стал всматриваться в расстилавшееся перед ним пространство, словно желая заглянуть находящимся там солдатам в лицо и попросить их хорошенько подумать о том, что это значит — ультиматум. Неожиданно совсем рядом просвистело несколько пуль.

В это пасмурное снежное утро Тельген с подвижной говорящей установкой еще в течение двух часов находился в разъезде, объявляя то на одном, то на другом участке фронта о прибытии советских парламентеров. И повсюду во время его объявлений молчали орудия, повсюду ему отвечали тремя выстрелами или тремя короткими очередями в воздух: понято! В это же время советские связисты передали такую же информацию гитлеровскому командованию по радио и получили от немецкой стороны ответ: «Ваше сообщение поняли».

Между тем в Хировке проходила встреча парламентеров.

— Стало быть, нам с вами, товарищ лейтенант, выпала честь засвидетельствовать немцам наше почтение! — воскликнул подполковник Савельев и отечески похлопал Смирнова по плечу. — Но в таком виде нам, разумеется, появляться им на глаза не стоит. Побреемся, как следует обсохнем у печки, почистим сапоги. У нас еще есть для этого время. Знаете, чего бы мне больше всего хотелось? — Смущенно улыбаясь, он сделал шаг назад. — Поспать часок. Но как только подумаю: в четырнадцать часов! Нет, вряд ли удастся сомкнуть глаза!

Смирнов был рад. О Савельеве он слышал много хорошего. Коренастого подполковника повсюду уважали. «Сорока ему ни за что не дашь», — думал Смирнов, завтракая с Савельевым в крестьянском доме, где разместился командир роты, занявшей позицию перед сельским кладбищем.

Подполковник попросил Тельгена подробно рассказать, как реагировали немецкие солдаты на сообщение о парламентерах, дружески расспрашивал его о личной жизни.

— Так вот ты, оказывается, какой, — с одобрением заметил он. — Недаром все называют тебя тельмановцем!

Потом на какой-то момент усталость сморила его. Глаза Савельева закрылись, голова опустилась на грудь. Теперь лицо его, казалось, состояло из одних только шрамов и морщин. Смирнов и Тельген на цыпочках вышли из комнаты.

Небо вдруг стало почти безоблачно голубым. Со всех сторон доносился грохот артиллерии.

Но когда Савельев и Смирнов в сопровождении рядового Кузнецова, который нес белый флаг, вышли на деревенскую улицу, Хировку снова объяла тусклая серость ненастного дня. Ординарцы, радисты и связные, увидев парламентеров, моментально умолкли.

Смирнов бросил на Савельева испытующий взгляд: тот шагал очень прямо, лицо его снова было по-юношески молодым. На кладбище, расположенном на окраине села, их встретил командир роты Трофименко, бойцы которого занимали здесь участок обороны. Трофименко внимательно посмотрел в бинокль в сторону немецких позиций.

— Что-нибудь видно? — поинтересовался Савельев.

— Ничего, товарищ подполковник, — опуская бинокль, ответил Трофименко.

— Ладно. Пошли! — обратился Савельев к Смирнову.

Солдаты в окопах стояли с автоматами на изготовку, гранаты находились у них под рукой. Пулеметы и минометы были готовы открыть огонь. Никто не курил, все молчали. Тишина стояла и там, на немецких позициях. Настораживающая тишина…

Все смотрели на офицеров в тщательно вычищенных шинелях и до блеска надраенных сапогах, в которых впору было идти на парад. Сотни пар глаз наблюдали за ними, когда они, минуя окопы, вышли на ничейную полосу.

Двадцать метров, двадцать пять метров… Впереди все оставалось неподвижным. Смирнов заволновался, ему показалось, что он услышал какое-то металлическое позвякивание и чей-то окрик. Неужели немцы решили?.. Он споткнулся. Рядовой Кузнецов, шедший сбоку, быстро поддержал его. Савельев, казалось, ничего этого не заметил; его взгляд был устремлен вперед, на мощных скулах выступили желваки.

«Тридцать метров… Пожалуй, мы не прошли и половины ничейной полосы», — подумал Смирнов. Ему почему-то вспомнилась маленькая деревушка Антоновка, которую немецкий гарнизон ожесточенно оборонял, несмотря на абсолютно безвыходное положение. Сержант, который был послан туда в качестве парламентера с ультиматумом, вернулся назад избитый до полусмерти, с выжженной на лбу звездой… Какая гарантия у них, что гитлеровцы и тут не прибегнут к коварству? Сегодня утром некоторые из них стреляли в Тельгена. А может быть, они сейчас с ухмылкой наблюдают, как парламентеры вступают на минное поле?

Савельев громко кашлянул и огляделся по сторонам. Ему не нравилась эта тишина. Нетерпеливым жестом он надвинул ушанку на лоб и зашагал быстрее. Сколько они уже прошли? Сорок метров? Пятьдесят? Смирнов перестал подсчитывать шаги. Он спешил, чтобы не отстать от подполковника. Рядовой с флагом тоже ускорил шаг.

Кажется, кто-то окликнул их сзади? Смирнов оглянулся. В этот момент Савельев толкнул его локтем в бок.

— Идут!

Действительно, несколько серых фигур показались из немецких окопов и неторопливо направились им навстречу. У одного в руках был маленький ящик, похожий на чемоданчик.

Во главе этой небольшой группы шел приземистый офицер в чине капитана. За ним следовали унтер-офицер и двое солдат. Капитан не производил впечатления кадрового офицера; он был уже немолод, и ходьба по вспаханному полю давалась ему с трудом. Громко переводя дыхание, он остановился примерно в пяти метрах от Савельева и Смирнова и по-военному отдал честь, приложив руку к меховой шапке. Его глаза беспокойно бегали от одного к другому, хотя и производили почти добродушное впечатление. Он приказал солдату с ящичком выйти вперед.

Смирнов знал, что находится в ящичке. Воспользовавшись временем до того, как его откроют, он внимательно всматривался в затененные касками лица унтер-офицера и обоих солдат.

После того как немецкий капитан, довольно сносно, с акцентом немца из Прибалтики, говоривший по-русски, выяснил, что командование немецких войск в Корсуне оповещено о прибытии советских парламентеров и желает принять их, он приказал открыть ящичек и вынул из него два белых платка.

Первому глаза завязали Савельеву. Унтер-офицер занял место справа от Савельева, а солдат, все это время с нескрываемым любопытством разглядывавший Смирнова, — справа от него. Потом они взяли парламентеров за локоть и повели их вперед, в сторону немецких позиций.

Второй этап пути показался Смирнову намного длиннее первого. Наконец по шуму голосов и позвякиванию оружия он догадался, что они подошли к немецким окопам. По дощатым мосткам их перевели на другую сторону. Дальше путь шел по скользкой земле. Солдат то и дело крепко сжимал локоть Смирнова, поддерживая его на скользких местах, и вел его то влево, то вправо, очевидно, в обход деревьев, воронок или луж.