— Она сама к нему подошла, — заявил Казбек. — Я видел. И что она ему такого сказала?..

— Пойди, уточни, — вновь фыркнула Клара.

Аслан Георгиевич поднялся в непривычно притихший автобус. Казбек вопросительно посмотрел на него, но министр, прежде не терпевший, чтобы ансамбль ожидал кого-то одного, на сей раз жестом показал, чтоб танцор сел на свое место и не суетился.

На площадке у выхода из дворца теперь остались лишь герр Ункер да я с Эльзой.

— Ну, пресса… — засмеялся я.

Эльза тоже весело закивала головой:

— Я на концерте видела только тебя…

— Мне надо ехать, — грустно произнес я.

— И мне, — оглянулась она на седого очкарика, который стоял у «Ауди» и смотрел на нас, как мне показалось, удивленно и тревожно.

— Завтра мы будем давать концерт в Гейдельберге, — скороговоркой сообщил я Эльзе.

— Я знать… — торопливо кивнула она головой.

— Знаю, — привычно, точно и не было года разлуки, поправил я ее.

И она, закинув голову назад, счастливо засмеялась и послушно исправилась:

— Я знаю…

— Мы будем в Мюнхене через восемь дней.

— Знаю… — и это для нее не было новостью.

— Там мы и увидимся с тобой, да?

— Увидимся, увидимся, — успокоила она меня. — Ты рад? — она пытливо смотрела мне в глаза. — Это правда, что ты рад?

— Эльза…

— Да, да, знаю.

— Ну, пока! — я покосился на автобус.

— Ну, пока! — эхом повторила она.

И я побежал к автобусу.

… В «Ауди» парило молчание. Эльза, откинувшись на спинку заднего сидения, смотрела в окошко автомобиля, но ничего не видела, вновь и вновь переживая встречу со мной.

Герр Ункер был в смятении. Только что на его глазах свершилось нечто такое, что враз перевернуло его представление о жизни дочери. Он, конечно, понимал, что Эльза уже взрослая, что перед дочерью рано или поздно встанет вопрос о выборе жениха. Но странное дело, ее интересовали только археологические находки и научные открытия. Это было ее миром, и он, отец, это хорошо знал. Увы! — сегодня он убедился, что знал далеко не все… Но ведь Эльза ни словом не обмолвилась о танцоре отцу. Ни словом! Отчего она скрытничала? Ясно, что неспроста… Значит, это серьезно. Но что значит серьезно? То есть он хочет знать, до какой степени серьезно. Размышляя, герр Ункер поглядывал в зеркальце на дочь и видел, как играет на ее лице улыбка. А в нем боролись два чувства — радость от того, что дочь так счастлива, и эгоистичное, близкое к собственничеству, гневное и ревнивое. Вот так забывают об отце… Только увидела этого танцора, и рядом отец или нет, — ей уже безразлично. И ее вовсе не интересует, что творится у него в душе. Он кисло улыбнулся и, чувствуя, как несправедливо резко звучат слова, все же спросил:

— Кто он?

— Это Олег, — не замечая злых интонаций в его голосе, просто ответила она.

— Кто такой Олег?

— А, папа, ну Олег, Олег же.

— Я хочу знать, почему он осмелился обнять тебя.

Она пожала плечами.

— Он тебе не понравился?

— Нет, почему, довольно симпатичный, — ответил отец. — Надеюсь, это не очень серьезно?

Она вздрогнула, настороженно посмотрела на него:

— Что ты этим хочешь сказать, папа?

— Только то, что будь это серьезно, я бы знал. Не так ли?

Уловив в его голосе обиду, она приникла к его плечу:

— Прости, папа. Я, конечно, должна была рассказать об Олеге. Но все так неопределенно…

Он облегченно вздохнул. Вот и прояснилось все. У нее в душе буря, она сама прекрасно понимает, что ничего путного не может получиться у них с этим танцором, переживает это и старается не волновать отца. Только этим и объясняется, что он ничего не знал о кавказце.

Герр Ункер вспомнил, что и у него было когда-то такое же увлечение. Она тоже была из мира искусства — скульптор, и он потерял из-за нее голову и тоже никому — ни родителям, ни братьям, ни друзьям — не рассказывал о ней. Роман этот начался бурно, а угас тихо и незаметно. И бывает, он годами не вспоминает свою скульпторшу. Жизнь есть жизнь, а человек слаб, и ничего страшного не случится, если отдаться чувству на время. Закончатся гастроли, ансамбль уедет, и его дочь вновь будет прежней…

Утром герр Ункер нашел на столе столовой записку: «Папа, я взяла „Ауди“. Не беспокойся. Твоя Эльза». Он поспешил в спальню дочери, точно там мог найти ответ на охватившие его сомнения. Кровать была разобрана, но видно было, что Эльза не ложилась. Она провела бессонную ночь и, сумасшедшая, рискнула сесть за руль! Это же верх безумия! Теперь он знал точно, куда она отправилась. Дочь и в самом деле потеряла голову из-за танцора. А вдруг это серьезнее, чем ему представилось вчера? Сердце у герра Ункера защемило. Он потер левую часть груди ладонью. Видно, это у них давно, просто он ничего не знал… «Не знал? Неправда, — укорял он себя. — Я же видел, в каком смятении она вернулась из-за границы». Нет, она не плакала, не жаловалась. Но в ее глазах он видел грусть, глубокую, болезненную. На его расспросы она отвечала банальными фразами, вроде «устала с дороги», «тебе показалось». И его это успокаивало, потому что он такой — не желает замечать ничего, что может нарушить его ритм жизни. В этом его обвиняла еще жена. Ему захотелось уверовать в то, что все нормально, — и он легко поддался первой же отговорке дочери. Впрочем, все мужчины, когда дело касается житейских проблем, верхогляды и поразительно доверчивы. И вот результат: дочь не спит ночь, чуть свет вскакивает, садится за руль автомобиля и мчится за сотни километров, лишь бы увидеть его! Она в безумии, а мотор его «Ауди» настолько силен, что можно выжать скорость до 180 километров… О боже, сохрани ее! Не дай погибнуть единственной дочери!

Вот так же и ее мать восемь лет назад села за руль «Опеля», улыбнулась ему, заверила, что успеет возвратиться ко времени их визита к владельцу журнала, в котором систематически появлялись его статьи, и уехала, весело помахав рукой. А через два часа в кабинете герра Ункера зазвонил телефон, и он услышал равнодушный голос: «Звонят из дорожной полиции. Авария…» И опустел его двухэтажный коттедж. И широкая кровать, рассчитанная на двоих, стала стылой и ненавистной ему. Счастливец, не замечавший, — как это происходит с тысячами других, — своего счастья, он в один день стал несчастнейшим человеком…

Раздался зуммер телефонного аппарата. Герр Ункер вздрогнул, испуганно прислушался. Одновременно в комнате дочери, в столовой, на кухне, в его спальне… Герр Ункер потянулся было к трубке, но пальцы задрожали, и он, едва притронувшись к белому мрамору, тут же отдернул руку. Нет, нет! Этого не должно случиться! Чтоб и жена, и дочь!? Для одного человека это слишком! Нет, он ни за что не поднимет трубку. Ему казалось, что этим самым он избежит огромной опасности, — и он стоял и слушал надрывающийся аппарат.

Потом он, такой аккуратный и исполнительный, у кого день был расписан по минутам, особенно в утренние часы, когда на умывание, бритье, завтрак выделялось всего пятьдесят минут и полчаса на дорогу, с тем, чтобы он был в своем кабинете ровно в восемь, — этот человек, ни разу в жизни не опоздавший ни на службу, ни на совещание, ни на свидание, забылся настолько, что опять присел на кровать. О-о! Как ему образумить ослепленную страстью дочь? А вдруг… Он испугался мелькнувшей мысли. Нет, нет, это невероятно. Эльза — и какой-то Олег с далекого Кавказа? Что у них общего? Она бросит дом, родину, отца? Ради танцора?! Уедет туда, в ущелье, жить среди диких гор и бурных рек?..

Он вспомнил, какое ощущение близкой опасности и мрачного уныния возникло у него в далекие, но, кажется, и не такие уж далекие, годы войны. Он, молоденький солдат, в горах Кавказа. Армия рвалась к бакинской нефти. Но на пути встали горы. Крутые, устремленные в небо, они ледовыми вершинами угрюмо и грозно глядели на чужестранцев в зеленых шинелях и касках. Солдат Ункер каждой своей клеточкой чувствовал их враждебность и понял, может быть, раньше других, что ничего хорошего их, незваных гостей, здесь не ждет. «Завоевать Кавказ, захватить!» — взывали приказы. Но эти слова здесь, среди застывших каменных изваяний, рядом с которыми человек сам себе казался песчинкой, выглядели до смешного напыщенными. Стремясь выполнить приказ, дивизия пошла на штурм гор, но пули и снаряды смяли их, сбрасывали вместе с камнепадом в узкие ущелья целые роты. Ункеру казалось, что это не эхо отзывалось в утесах, а окутанные туманом горы насмехались над чужестранцами, их потугами вскарабкаться на перевал.