Литмир - Электронная Библиотека

— Отменяется матч, — грустно покачал я головой. — Из-за плохой погоды.

— Ничего, — только и сказала Мария, и тут же повернулась к матери, кокетливо прошлась перед ней. — Любуйся. В последний раз. Сейчас скину — и больше никогда погон на мне не увидишь.

— Ушла?! — ахнула мать.

— Полная отставка! Хватит дисциплины! Пора и погражданствовать. Раз, два, три! — и подполковника нет!

— Протасов отпустил? — все еще не верила мать.

— Весь аппарат выстроил генерал. Поблагодарил, как положено. Честь отдал. На память сувенирчик вручил, — она показала часики. — Тикают.

Но мать смотрела на нее серьезно.

— Как же ты в гражданке сможешь?

— Это ты в корень, Серафимушка, — посерьезнела и Мария. — Мне вне армии нельзя, она мне силу дает. И одиноким себя не чувствуешь, всегда кто-то рядом. И знаешь, кто за спиной, чей сон охраняешь…

— Почему же ты ушла, Мария?

Мария подошла к окну, помолчала.

— Знаешь, армию укрепляют не только тем, что служат в ней, но и тем, что освобождают ее от тех, кто ослабел да отстал.

В ее голосе звучала горечь, и я возмутился:

— Это вы-то, прошедшая войну, отстали от тех, кто не нюхал пороха?

— Знания у меня не те. Комиссия недавно проверяла, как мы работаем с призывниками. Одному военруку член комиссии задал вопрос: «А как вы ходите в атаку под зонтом?» Бывший фронтовик аж побагровел: я, говорит, ходил в атаку и в дождь, и в ливень, и в снег, ходил без шинели, в рваных сапогах, но никогда не пользовался зонтом! И невдомек было бедняге, что это термин такой теперь в военном лексиконе появился: под зонтом, значит, после ядерного удара, — Мария причмокнула губами: — Не хочу попасть в такую ситуацию. — Скользнув взглядом по посуде, она сочувственно спросила: — Плохо?

— Наплыло, — призналась мать.

Мария понимающе кивнула:

— И горами не заслониться… Да и то сказать, куда от себя убежишь? Часто настигает?

— Нет! — мать испуганно покосилась в мою сторону. — В этом году первый раз.

— Ладно. Забыли, — заявил я и привычно взялся выносить посуду на кухню, выливая воду в раковину. — Но сегодня, пожалуй, я не приведу ее.

Мать испуганно встрепенулась:

— Нет! Тесто уже подошло. Пироги испеку, — и попросила, глядя мне в глаза: — Сегодня. Пожалуйста.

— Откладываются смотрины, — жестко возразил я.

— Я уже-все… Видишь? — бросилась она ко мне: — Кофточку сменю — и готова!

Мария, провожая взглядом меня, несшего наполненные водой стаканы в ванную, укоризненно покачала головой:

— Женихаешься, а смекалки никакой. Притащи ведро да слей всю воду.

Я уважительно посмотрел на нее. И как это я никогда не догадался о существовании такого простого способа?

Я услышал, как мать торопливо прошептала Марии:

— Скажи, чтоб привел ее.

— Ты — мать, а я говори? — возразила она, но, сжалившись над ней, спросила меня: — Во сколько будете?

— Не придем мы, — глухо сказал я.

— Не подведу, сынок, все будет чин чином, — заверила мать.

Мария погрозила мне пальцем:

— Ее репетируй, нас не надо. Какие есть, такими пусть и принимает.

Я уловил в ее словах укор и спросил:

— Не то я задумал, да, тетя Маша?

Мария неторопливо закурила.

— Посмотрю на нее, тогда и оценю, ладное задумал или худое, — и обернулась к матери: — Говори, чем помочь.

Мать несмело спросила:

— Придете?

— Не трясись, — прервала ее Мария. — Приведет. Ты посмотри на него, ему ж похвастать невтерпеж!

— А что? У меня вкус — во! Долго выбирал, зато теперь все ребята завидуют.

— Иди-иди, — отняв ведро, подтолкнула меня в спину Мария. — Кто завидует, тот и отбить может.

— Не отобьют! — заверил я. — Она кроме меня никого не замечает.

Уходя, я весело насвистывал. Но знали бы они, как скребли на душе у меня кошки. Проходя мимо окна, я услышал, как Мария, затягиваясь сигаретой, напрямик, сурово заявила:

— Кто столько пережил, сколько мы с тобой, не должен создавать семью. Боком выходит.

Мать стукнула ладонью по столу:

— Хочу, чтоб у меня, как у людей, было! И дом, и семья, и малыши чтоб бегали! Внучат хочу! — слышно было, как на стол плюхнулось тесто.

— Блажь, — нравоучительно протянула Мария. — У нас не может быть, как у всех. Олег видит твои муки. Жалеет, страдает. И стыдится. Да, стыдится!

— Врешь ты, Машка, — вдруг спокойно заявила мать. — И тебе хочется иметь при себе кровного, родного. Не забыла, как ты убивалась по Сережке.

Мария ненадолго умолкла, потом призналась:

— По Сережке и сейчас стону. Бывает, и реву. Все кажется, — живой он! Наяву — нет, а во сне плачу. Сорок пятый год пошел бы ему, а мне он является таким же крошкой. Уж сколько раз кляла себя, зарекалась, что притихну, свыкнусь с мыслью, что не видеть мне больше Сережки. А час пройдет, и опять…

Я медленно брел по тропинке, ведущей к нашей скале, и мучительно прикидывал: приводить Эльзу в дом или нет?

Взвешивая доводы за и против, я терялся, хорошо понимая: болезнь моей матери станет большим испытанием для девушки. Возможно, Эльза пожалеет ее, но ведь от этого никому не будет легче. Или еще хуже, — станет избегать ее, что свойственно большинству людей, когда на их пути встречается человек со странностями, и понять это можно. Или возненавидит ее. Я ни в чем не смогу упрекнуть Эльзу, но страдать буду…

Когда я уже окончательно решил, что не следует приводить Эльзу домой, взбунтовались мои чувства. Ведь я так хотел дать Эльзе понять, что она значит для меня. Не терпелось увидеть блеск в ее глазах в тот миг, когда она поймет это и ответит улыбкой, в которой будут и благодарность, и торжество, и ласка, и обещание неземного счастья…

…Приблизившись к дому, Эльза, охотно согласившаяся идти в гости, хотя я и не сказал, к кому, вдруг замедлила шаг и растерянно глянула на меня.

— Входи, чего ты? — подтолкнул я ее к входу, а у самого сердце чуть не выскочило, и, не желая выдавать себя, я рывком открыл дверь, бодро воскликнул: — Гостей здесь встречают?

В комнате никого не было.

— Куда ты меня привел? — прошептала Эльза.

— Пока тайна…

— Я прошу тебя…

— Не догадываешься или делаешь вид?

— Почему ты так волнуешься? Ничего не понимаю…

Я смущенно отвернулся, тихо признался:

— Я привел тебя познакомить с… мамой.

Эльза вздрогнула, быстро-быстро заморгала, но справилась с волнением, попробовала даже пошутить:

— О-о! Это большое сдвижение в наших дипломатических отношениях. Твоя идея или мамы?

Меня так и подмывало сказать, что моя, но совесть не позволила.

— Общая, — неловко щурясь, сказал я.

— А мое согласие надо? — спросила Эльза.

Об этом я не подумал и, помявшись, неуверенно ответил:

— Не съедят же тебя…

— Как это говорят? И на том спасибо! — Она посерьезнела и, отвернувшись к окну, произнесла: — У меня был страх. Как вошли, подумала плохо. Что у друга какого-нибудь ключи взял. Молчи, я знаю, так делают. Это очень плохо. Когда молодой человек делает так, значит, нет уважения, любви. Я тебе не давала повод так думать? — Она прильнула ко мне. — Ты такой, каким хочу тебя видеть. Я люблю тебя…

Я обнял ее, прошептал:

— И я тебя люблю. Поэтому и боюсь. Боюсь потерять тебя.

Мы молчали. Она мягко высвободилась из моих объятий.

— У меня тоже есть тебе кое-что сказать… Даже не одно, — она усмехнулась. — Целых два сюрприз. Тебе надо сесть, чтоб иметь опор, — ткнула она пальцем в кресло.

— И чем ты, интересно, хочешь меня огорошить?

Эльза, вдруг испугавшись, стала оттягивать объяснение:

— Огорошить? Огород — знаю. А что такое огорошить?

— Вроде как стукнуть по голове…

— Нет. Стукнуть не буду, — сказала она серьезно. — Сядешь, тогда скажу свой сюрприз. Так — нет. — И когда я, снисходительно улыбаясь, послушно уселся, она удовлетворенно протянула: — Та-ак, опора есть.

— Сюрприз! — потребовал я.

Эльза глубоко вздохнула и сообщила:

26
{"b":"240872","o":1}