Но гул моторов, лязг железа и визг шин огромных самосвалов, носившихся по крутым дорогам, раздражали. Здесь, в заоблачной выси, они заглушили все природные звуки, и встревоженные горы недобро и глухо ворчали раскатистым эхом. Ранним утром, пока строители-дорожники не приступали к работе, или вечером, когда затихал шум машин, она спешила мимо сторожевой башни к небольшому обрыву, срывала с себя цветастый халат, — он небрежно ложился ярким пятном на камень, — и, вскинув руки, прыгала вниз…

В тот вечер, как всегда, беззаботная, она вприпрыжку явилась на заветное место. Только желанием поскорее окунуться в освежающие воды можно объяснить, что она не заметила на камне майку, джинсы, магнитофон.

Нырнув, я медленно поплыл, почти у самого дна пруда, не подозревая, что на меня камнем падает девушка. Довольно сильный удар по спине вывел меня из состояния блаженства. Вода погасила скорость ее падения, иначе было бы худо и ей, и мне. Я пошел было ко дну, но энергично оттолкнулся ногами и, вынырнув, невольно застонал. И тут я увидел ее, испуганную, отфыркивающуюся, изумленно глядящую на меня огромными встревоженными и одновременно озорными глазами. Я обхватил руками поясницу, стараясь унять боль. Похоже, она тоже пострадала, потому что тут же стала массировать ладонями свои длинные загорелые ноги.

— Ты что, ослепла? — сердито спросил я ее.

— А чего ви прятались… там… под водой… — морщась то ли от боли, то ли от моего грубого тона, заявила она. — Я не виновата…

Я молча стал карабкаться на «берег».

— Вам плохо? — полезла следом за мной девушка.

На площадке, стараясь унять боль, я разминался минут десять. Она, не скрывая лукавой улыбки, наблюдала за мной, потирая колени. Я не смотрел на нее, но ее синий купальник так и лез в глаза. С трудом переводя дыхание, я уже без раздражения проворчал:

— Так можно человека угробить.

— Это есть ужасный удар, — согласилась она.

— Еще хорошо отделались, — я сердито покосился на нее. — У вас в Латвии, когда с высоты прыгают, не смотрят, есть кто там внизу или нет?

— У нас в Латвии… Ты угадал. По акценту, да?

— И по прыжку тоже.

Оценив мой злой юмор, она рассмеялась, как-то очень мелодично, будто, колокольчик потревожили. И от этого смеха у меня слегка зашлась душа, какое-то незнакомое чувство то ли страха, то ли восторга сковало меня, и я оторопело уставился на нее. Наверное, взгляд у меня был очень странный, потому что она вдруг испуганно замолчала, прикрыв рот ладонью.

— Ну ты даешь… — пробормотал я.

— Ну ты даешь… — повторила она, словно запоминая понравившуюся фразу.

— Чудная! Из театра, что ли? Ой! — вскрикнул я от боли в пояснице.

— Очень больно? — спросила она.

В ее голосе мне послышалось не только сочувствие и раскаяние, но и поддразнивание. Я подозрительно покосился на нее: похоже, она даже довольна происшедшим.

— Вы не мастер спорта?

— Я новочиха, — покачала она головой.

— Ты хочешь сказать, новичок? — поправил я ее.

— Новичок есть мужчина, а я новочиха, — возразили она.

— Ладно, пусть будет так, — усмехнулся я.

— Ты еще больше не сердитый?

— Как это, еще больше?

— Ви есть профессор! — строго глядя мне в глаза, обвинила она.

— Похож?

— Ми беседываем одну минуту — вы уже сделали два…

— Не беседываем, а беседуем…

— О-о! — она схватилась за голову: — Еще один! За одну минуту — три замечания! Это есть профессорский привычка.

— Не поправлю, в другой раз на том же слове споткнешься. — Я пожал плечами. — Впрочем, мне-то что? Не нравится — не буду! Извини, пожалуйста!

— Буду смотреть на последовающий… — она выжидающе сделала паузу, ожидая поправки.

И я на самом деле попался на ее удочку.

— Не поел… — начал я, но вовремя спохватился: — А-а! Говори, как хочешь.

Она не сводила с меня глаз, наслаждаясь моим смущением. Потом продолжила:

— …на последующий поведений… молодой человек по имени… Э-э, я не знаю имя моей жертва.

— Ну, до жертвы, положим, еще далеко, — оскорбился я. — Я не из слабосильных. — Отвернувшись, я стал натягивать джинсы.

— Это я сразу замечала, — насмешливо произнесла она.

Еще и кокетничает. Наверное, думает, я так и растаю, и буду даже страшно рад, что она меня чуть не утопила. Но петушился я напрасно. Глаза мои сами собой поворачивались на загадочное синее пятно. И впрямь она загадочная. Минуту кажется, что она очень хочет познакомиться, но в следующую минуту ей будто не терпится, когда же я исчезну. Голова моя пошла кругом, и я, буркнув: «Прощай», бросился со всех ног по тропинке, круто спускавшейся вниз, к дороге, и мне стоило больших усилий семенить заплетающимися от напряжения ногами. Не оглядываясь, я направился к бульдозеру, и уже, садясь в кабину, услышал:

— Купайтесь утром, вечером буду я!

Каково же было мое удивление, когда утром, взбираясь на скалу, я увидел на камне пестрый халат. Сердце мое сладостно екнуло, зачастило… Я вскинул голову. Она сидела на краю скалы, свесив ноги и наслаждаясь моим изумлением. Она не успела скрыть довольной улыбки, которая обожгла меня смутной надеждой. Но когда я уже был готов простить ей эту игру, она вдруг нахмурилась и заявила мне:

— Зачем ви утром пришли? Это мое время.

— Неправда! — возмутился я. — Твое время вечером.

Она вскочила и, показав рукой в сторону тоннеля, сказала пренебрежительно:

— Теперь я знаю, ви оттуда! Оттуда!

Удивившись ее сердитому тону, я гордо произнес:

— Да, это мы пробиваем тоннель. Четырехкилометровый!

— За это вас надо… надо… убить.

— Убить? Вот это да. Знаешь ли…

— Знаю! — прервала она меня. — Посмотреть туда! Это же фантастично! Красота какая! Этот ландшафт видел первобытный человек. Даже раньше! И он не испортил красота! — У нее задрожал голос. — А наши дети не увидят. Мы украли у них эта красота! Мы оставили вот это! — Она махнула рукой в сторону стройки: — Осколки! Грязь! Скверно! Очень скверно! Ви украл у своего ребенка красота!

— Да откуда у меня ребенок? — окончательно смешался я.

— Будет ребенок, будет! — заверила она. — Но он будет Несчастный, потому что его отец разрушал всю красоту!

— Ну, это ты брось! — рассердился я. — Я ему подарю дорогу! Самую короткую на ту сторону гор. Действующую и летом, и зимой. Я ему подарю электростанцию. Четырехкаскадную!

— Четырех-каскад-ную! — передразнила она меня.

— Мы жилы из себя тянем, чтоб поскорее пробиться сквозь эти громады, а ты нас преступниками считаешь. Ты же не знаешь: зимой отсюда невозможно перебраться на ту сторону. Снег, обвалы, бездорожье. Я в эту зиму застрял вон там, в этой красоте, так, что спуститься не мог!

— Не надо! — усмехнулась она. — Все равно ви человек-вредитель! А кем ты работаешь? — вдруг совершенно мирным голосом спросила она.

— Пока бульдозеристом. Но я учусь. Заочно. И скоро стану инженером.

— Ты знаешь, у папа в библиотеке есть книга. Генрих Юлиус Клапрот написал.

— Не знаю такого, — признался я.

Она понимающе кивнула головой и процитировала:

— «При слиянии речки Сгела находится селений Нижний Срамаги…»

— Зарамаг? — уточнил я.

— У Клапрота написано: «Срамаги»… — пояснила она и продолжила: — «… находится селение Нижний Срамаги с несколькими сторожевыми башнями…» — Она показала на виднеющуюся сторожевую башню. — «… Около него находятся развалины крепости, которая была построена царицей Тамарой. Это селение тянется очень далеко по левый берег реки, и его жители большие разбойники, незнакомые с законами гостеприимства…» — и неожиданно спросила: — Твой отец откуда родом?

— Как раз отсюда, — подтвердил я и спохватился: — А-а… Спасибо. Выходит, я потомок разбойников? Ну дает твой Клапрот. Мне бы добраться до него!

— Клапрот давно уже нету. Он был здесь сто семьдесят лет назад. Мой папа сказал, что тоже видел эти башни. Давно, когда меня еще не было. Папа сказал, что здесь все так, как было при Клапроте. Я очень хотела ехать сюда. И когда студентов Московского историко-археологического института посылали на практика, я попросилась сюда. А здесь уже все не так! Здесь бульдозеры, самосвалы, краны, здесь — стройка! Здесь двадцатый век!