Мама выглядела не лучше. Тоже вся поседела, высохла и в свои сорок семь лет казалась старушкой. Днем она часами сидела у постели мужа, держа его за руку, страдая вместе с ним. Хотя врачи строго-настрого запретили ей волнения, назначали успокоительные, — никакие советы на нее не действовали. Ночами она прислушивалась к дыханию мужа, плакала, когда он стонал и скрипел зубами от боли, а утром не могла подняться с постели — опять сердечный приступ.

«За что судьба так бьет этих двух замечательных людей? — не раз спрашивала себя Сима. — Ведь на свете тысячи людей, которые ничего хорошего за свою жизнь не сделали, и тем не менее, они обладают отменным здоровьем».

Отец умер, когда Серафиме было двадцать пять лет. Мама пережила его всего на полмесяца — после смерти мужа ее увезли в больницу, и там она скончалась от острой сердечно-сосудистой недостаточности.

Пришлось влезть в долги — Сима купила двойное место на Даниловском кладбище, до него от родительского дома можно дойти пешком.

Глотая слезы перед могильным холмиком, Серафима говорила себе: «Это по моей вине вы так рано ушли из жизни. Видно, Бог решил покарать меня за то, что я причинила вам столько страданий, и лишил сразу обоих любимых людей».

Первые месяцы Сима никак не могла осознать случившееся. Она по инерции спохватывалась, что нужно бежать то ли на рынок, то ли в магазин, то ли в аптеку, то ли в больницу. Потом вспоминала, что спешить уже некуда и не к кому, и часами сидела, оцепенев, глядя в одну точку, а в сознании кусками всплывали события прошедших лет.

Каждую неделю Серафима ходила на кладбище, посадила там цветы. Они были осязаемыми, живыми, и ей не верилось, что под цветущими пионами, лилиями, георгинами лежат ее папа и мама.

На годовщину она поставила им памятник со свадебной фотографией — молодые, красивые, счастливые… Они и при жизни всегда были вместе, говорили и даже думали одинаково, и теперь вместе.

И только справив годовщину, Серафима примирилась с утратой, наконец поверив, что папы с мамой больше нет. И поняла, что рассчитывать теперь не на кого, только на себя. Пусть родители последние годы и болели, но они занимали в ее жизни очень важное место.

Сима была благодарна, что Гоша не говорил ей банальных слов утешения. Да и как можно утешить человека в таком горе!

Они с мужем перебрались в квартиру ее родителей. Сима не позволила тронуть ни одной вещи, все так и осталось, как при их жизни.

Еще через год Серафима родила дочь. Помня, какими обидными прозвищами обзывали ее в детстве: “серая”, “финка”, “сарафанка”, “бескрылый серафим”, - она выбрала для дочери имя звучное и необычное — Регина. От него не придумаешь обидных уменьшительных. А еще через два года появился сын, и Сима назвала его Сережей в честь отца.

Гоша не принимал участия в выборе имен. Он вообще почти не участвовал в жизни сына и дочери. Серафиму его равнодушие не задевало, она считала это нормальным распределением ролей в семье: муж глава семьи, а жена занимается домом и детьми. Правда, сама Сима работала, как вол. На них висели большие долги — похороны родителей, место на дорогом кладбище, гранитный памятник, ограда, — все это потребовало немалых расходов. Но Серафима не жаловалась.

Однажды муж полушутливо-полусерьезно сказал, что она «сумасшедшая мать». «Ты прав», — не стала спорить Сима. Потому что дети появились у нее поздно и были долгожданными. Правда, сама Серафима считала себя не «сумасшедшей» матерью, а разумной и любящей. Но, может быть, мужу со стороны виднее.

Гоша уже давно не был шалопаем. Он возмужал, заматерел. Высокий, красивый мужчина в полном расцвете сил. Только жена, родители и близкие друзья именовали его Гошей, а все остальные — Георгием Натановичем. Телефонные сетования матери он выслушивал со снисходительной усмешкой, подмигивая при этом жене и пожимая плечами, мол, маман в своем привычном репертуаре, иногда клал трубку на тумбочку и отходил за сигаретами, а в это время сквозь мембрану лился всхлипывающий голос Фиры Марковны. Та никак не могла примириться с тем, что они с сыном живут в разных странах, и не понимала, почему Гошенька не желает воссоединиться с любимыми родителями.

- Потому что мне и здесь хорошо, — в сотый раз отвечал обожаемый сын.

Он уже дорос до должности главного инженера треста, получал триста двадцать рублей — большие деньги по тем временам. Серафима работала главным юрисконсультом в министерстве легкой промышленности с окладом в двести пятьдесят рублей. Они жили в хорошей квартире на Ленинском проспекте, ни в чем не нуждались, у них подрастали замечательные дети, а Фира Марковна все еще никак не могла успокоиться и убеждала сына, что Сима ему не пара, и вообще он не живет, а прозябает.

Как-то раз Гоша съездил к родителям — Серафима отпустила его без колебаний, — а, вернувшись, сказал:

- И смех, и слезы. Нужно быть очень хорошим евреем или очень верующим человеком, чтобы ради Стены Плача жить в подобных условиях. Я не настолько хороший еврей. Осмотрел все эти святыни с любознательностью туриста, но ничего в душе не всколыхнулось. Нет, это не для меня.

Серафима даже не догадывалась, что тогда их семейная жизнь висела на волоске. Фира Марковна все же подыскала сыну “приличную девушку” и уговорила его приехать — познакомиться. После “смотрин” Гоша смеялся до колик. Как говорится, “наша невеста всем хороша, лишь глуха, хрома да горбата”. “Приличной девушке” Кларе было сильно за тридцать, у нее подрастали двое пацанов от первого брака. Правда, экс-супруг обеспечил бывшую жену приличным содержанием, но больше у нее достоинств не обнаружилось. Пока “невеста” томно смотрела на “жениха” — красавец Георгий произвел на нее сильное впечатление, — еще куда ни шло. Но стоило ей улыбнуться, обнажив ряд мелких желтых зубов и полоску десны над ними, “жених” тут же распрощался. А когда Клара встала из-за стола, чтобы проводить гостя, Гоша подумал, что лучше бы она этого не делала: верхняя часть торса сорок восьмого размера покоилась на обширной заднице пятьдесят шестого, а в целом фигура напоминала мраморный бюст, установленный на массивном постаменте. Георгий Новицкий считал, что достоин самого лучшего, а тут “невеста”, вперевалку ковыляющая на слоноподобных ногах… “Как с ней спать-то?!” — ответил он вопрос отца, какое впечатление произвела на него Клара. “Кларочка такая хорошая, такая душевная, характер — просто золотой, да и алименты хорошие получает”, - тараторила маман, торопливо семеня за широко шагающим сыном, на что тот перифразировал известный анекдот: “Да скильки ж тех денег!” Фира Марковна попробовала убедить Гошу остаться у них, но ей это не удалось: они с Натаном Моисеевичем занимали половину вагончика в местности, не очень-то пригодной для жилья, вдали от цивилизации, единственная комната была и спальней, и кухней, им там и двоим неуютно. “Ты найдешь тут себе жену”, - ныла маман. Но в Союзе уже началась перестройка, появились первые кооперативы. “Там у меня перспектива, а кем я буду в Израиле? Мужем при Кларе? Или таксистом?” — так мотивировал Гоша свой отказ. Но кто знает, что он ответил бы, если бы “приличная девушка” заблаговременно прибегла к услугам хорошего дантиста, диетолога и пластического хирурга…

Вот так и остался Георгий Новицкий мужем Серафимы, которая пребывала в неведении о некоторых аспектах его жизни.

А что случилось бы, доведись ей узнать, что их брак сохранился только лишь потому, что она, Сима, на семь лет младше «приличной девушки», до сих пор хорошенькая и стройная, у нее ослепительная улыбка и девичья талия, несмотря на двое родов, к тому же, она безотказна в постели? Да ничего бы не изменилось. Как всегда, Серафима выдернула бы лишь устраивающую ее часть информации и даже гордилась бы, что выиграла сравнение с другой женщиной, найдя и в этом «доказательства» любви мужа. Блажен, кто верует…