…Воспоминание о свадьбе преследовало Серафиму многие годы как кошмар, который невозможно забыть. Многочисленная Гошина родня окидивала невесту критическими взглядами, раз десять спросили, не беременна ли она, раз двадцать рассказали, какие чудесные девушки могли составить Гоше достойную пару, раз тридцать ехидно поинтересовались, почему с ее стороны присутствуют лишь родители, и все в том же духе. Традиционные конверты с энной суммой Гошина родня вручала ему, а за свадебным столом на новобрачную почти не обращали внимания. Все пожелания были адресованы Гоше — ему желали успешной карьеры и всяческих благ, будто отмечали его личное торжество, а не свадьбу.

Разве позволил бы молодой человек, уважающий свою избранницу, так унижать ее? Пусть она пришлась не ко двору, но с ней жить ему, а не родственникам. Пришли на торжество — будьте любезны соблюдать приличия. А жених и не подумал одернуть зарвавшихся гостей и неуемную маман — та изощрялась больше всех. Мало того, присутствующие и в ус не дули, что половина того, что они едят-пьют, оплачено родителями невесты.

Единственным светлым пятном был новоиспеченный свекор, Натан Моисеевич Новицкий. В прошлом военный хирург, он лишился во время войны руки, но не утратил чувства юмора. Сидя рядом с Симой, он веселил невестку байками, сыпал шутками, анекдотами, и только это позволило ей не разрыдаться и не убежать с собственной свадьбы.

Отсидев положенное время, Симины родители собрались домой. И тут вдруг девушке стало страшно. Мама с папой сейчас уйдут, а она останется, и тогда Гошины тетушки под предводительством его мамаши ее просто заклюют!

Сдерживая слезы, новобрачная вышла в ресторанный вестибюль проводить родителей.

- Ужас! — поежилась мама. — Никогда не ощущала себя настолько униженной. Будто Симу взяли замуж из милости. Его мать и остальные родственники даже не утруждали себя тем, чтобы как-то завуалировать свое недовольство выбором Георгия. Да и вообще вели себя безобразно, сознательно оскорбляя мою любимую дочь. Поразительная бестактность.

- Доченька, теперь ты поняла, почему мы с мамой так настойчиво тебя отговаривали? — спросил отец, в голосе которого звучала лишь тихая грусть.

Кусая губы, Сима отвернулась и промолчала. А что сказать? У нее нет никаких аргументов, кроме уже не раз озвученного: “Я его люблю”. Даже знай она, какое испытание предстоит на собственной свадьбе, все равно не отказалась бы от Гоши. Хотя… Если бы предполагала, что так получится, то не стала бы справлять свадьбу, ограничившись регистрацией в ЗАГСе.

- Приезжай к нам, — тихо сказала мама, обнимая ее. — Что случилось, — то случилось. Ты ведь не перестала быть нашей любимой дочерью. Мы, как могли, пытались тебя переубедить, но раз уж сама выбрала себе судьбу…

Тут Сима разрыдалась. Мама тоже заплакала, и они замерли в пустом ресторанном вестибюле, обнявшись и горько плача.

- Ну ладно, мои милые. — Отец с трудом сдерживался. — Жизнь сама все расставит по местам. — Достав носовой платок, он вытер поочередно их слезы, извлек из кармана конверт и вложил в Симину руку. — На, доченька, пригодится.

Проводив родителей, Серафима пошла в туалет и долго плескала себе в лицо холодной водой. Возвращаться за свадебный стол не хотелось. Выйдя в вестибюль, она увидела мужа.

- Ты куда подевалась? — как ни в чем не бывало, спросил тот.

- Родителей провожала, — ответила Сима. — Гоша, давай уедем, я уже устала.

- Давай, — с готовностью согласился супруг. — Честно говоря, мне уже тут осточертело. Родня совсем задолбала. А провинциальный говорок и местечковые повадки уже набили оскомину.

Симе бы хоть тогда задуматься над поведением мужа: он даже не потрудился заметить, что родня оскорбляла его жену (или нарочно не обращал на это внимания — чтобы знала свое место?..), что она заплакана, не поинтересовался, почему супруга ушла из зала, не обнял, не успокоил, зато перевел стрелки на себя — его“ задолбали”, ему“ осточертело”, у него “оскомина”. В общем, как у любого эгоцентрика: есть “Я” и весь остальной мир, интересы первого приоритетны, а проблемы окружающих не волнуют. А для Серафимы мир ограничился одним человеком.

Ни с кем не попрощавшись, новобрачные ускользнули из ресторана, поймали такси и через час оказались в заблаговременно арендованной квартире. В объятиях любимого юная супруга сразу забыла свои огорчения.

На взгляд Серафимы, их семейная жизнь сложилась хорошо. Как говорят французы: “Всегда один целует, а другой подставляет щеку для поцелуя”. Сима же была непоколебимо убеждена, что они любят друг друга.

Ее отец был во многом прав, назвав Гошу фанфароном и легкомысленным шалопаем. Прихвастнуть тот любил и ради красного словца иногда перегибал палку. Избалованный обожающей его мамочкой, Гоша привык, что все лучшее ему, потому что он самый лучший. И сумел убедить в этом свою супругу.

Серафима обладала покладистым характером — конфронтация с родителями из-за Гоши была единственным неприятным эпизодом за всю ее жизнь. С мужем не было поводов для ссор — она всегда с ним соглашалась. Надо отдать ему должное — он вел себя корректно, не забывал говорить жене комплименты и ласковые слова, никогда не повышал голоса и уж подавно не использовал в мелких стычках обидных слов, которыми иные молодые супруги губят свои отношения в самом зародыше. Все это позволяло обходить подводные рифы совместной жизни, и Сима считала себя счастливой. “Повезло мне с женой”, - то шутливо, то совершенно серьезно говорил Гоша, а та добавляла: “А мне с мужем”.

Омрачали жизнь только взаимоотношения со свекровью. С ней они так и не поладили. Сима наотрез отказалась бывать у Гошиных родителей, хотя Натан Моисеевич иногда приглашал невестку на семейные торжества. Но та не забыла унижения, пережитого на свадьбе. Гоша ездил к родителям один, не реже двух раз в неделю, а когда мать звонила, жалуясь на нездоровье, бывал у нее каждый день. Серафима терпела, интуитивно поняв, что не стоит встревать между мужем и его обожаемой мамочкой.

Своих родителей она тоже предпочитала навещать одна. На расспросы неизменно отвечала, что все замечательно, и со временем они примирились с выбором дочери. В дни рождения и праздники Гоша лично поздравлял тестя с тещей, и между ними установились вполне терпимые отношения.

И вдруг — как гром среди ясного неба: у отца диагностировали рак желудка, а мама слегла с инфарктом. Он лежал в одной больнице, она в другой, а Серафима разрывалась между институтом, больными родителями и квартирой, которую они с мужем снимали.

И лишь спустя три десятка лет Сима вспомнила, что Гоша даже не предложил ей помощь. Она прибегала с занятий, готовила еду по специальной диете для отца и отдельно — для матери, потом с двумя сумками мчалась в одну больницу, затем в другую, на обратном пути покупала продукты, чтобы назавтра не тратить времени на беготню по магазинам. А Гоша жил в прежнем ритме — регулярно навещал своих родителей, встречался с друзьями, ходил на вечеринки и в увеселительные заведения, зимой, как обычно, съездил в горы покататься на лыжах, а летний отпуск планировал провести на море, покупал себе обновки, любил вкусно поесть и ворчал, если жена не успевала приготовить ужин.

Отца прооперировали, дали группу инвалидности, и больше он работать не мог. Маму выписали через месяц и тоже оформили инвалидность. Все сбережения быстро растаяли. Нужно было нанять постоянную сиделку — днем Серафима в институте, а родители совсем беспомощны. Да и лекарства стоят немалых денег. А еще арендная плата за квартиру — Гоша и слышать не хотел о том, чтобы жить с ее родителями.

Сима подрабатывала, где только можно — разносила телеграммы, вечерами мыла подъезды, не отказывалась помочь по хозяйству соседке или посидеть с чьим-то ребенком. Чтобы муж не узнал, она старалась находить время, когда тот был на работе или уезжал к обожаемой мамочке. От родителей Серафима тоже скрывала, что хватается за любую подработку, и с безмятежной улыбкой обманывала их — мол, Гоша так много зарабатывает, что этого вполне хватает и им самим, и на оплату услуг сиделки, и на лекарства.