— Слушаю, герцог! Слушаю не только ушами, но всем сердцем.

— Эдуард пожал мне руку со словами благодарности, как я теперь жму твою, и, в свою очередь, обещал передать мне английскую корону, если он, сверх ожидания, когда-либо будет обладать ею и если я переживу его… Ты убираешь руку?

— Я поражен… Продолжай, герцог, продолжай.

— Когда же мне были присланы заложники Годвина, который один мог бы воспротивиться желанию Эдуарда, то я счел это подтверждением обещания короля, тем более, что и правитель кентерберийский, которому были известны самые сокровенные мысли Эдуарда, был того же мнения. Вследствие этого я и задержал заложников, несмотря на требования Эдуарда; я ведь понял, что он настаивал на их возвращении по твоей просьбе. Провидение благоприятствовало моим надеждам. Одно время казалось, будто он забыл наш договор, потому что он послал за своим законным наследником, Этелингом; но наследник умер, оставив после себя сына, которого обойдут, если Эдуард умрет прежде его совершеннолетия, что очень вероятно. Я слышал даже, что Эдгар не способен удержать тяжелый английский скипетр. Со времени твоего отъезда король стал подвергаться частым болезненным припадкам, так что не пройдет, должно быть, и года, как Вестминстерский храм пополнится его гробницей.

Вильгельм остановился, наблюдая украдкой за выражением лица Гарольда.

— Я убежден, — продолжал он затем, — что твой брат Тостиг, в качестве моего довольно близкого родственника, не откажется поддержать меня, если он станет, вследствие твоего отъезда из Англии, главой Годвиновой партии. Чтобы доказать тебе, как мало я ценю помощь Тостига — по сравнению с твоей — и как сильно я на тебя рассчитываю, я рассказал тебе откровенно — чего никакой политик не сделал бы. Перейду теперь к главному: так как я выкупил тебя из плена, то смело мог бы задержать тебя здесь до тех пор, пока не вступил бы на английский престол без твоей помощи… Ты теперь единственный человек в Англии, который смог бы оспаривать мои справедливые притязания; тем не менее я раскрыл тебе свои замыслы, потому что желаю быть только тебе обязанным в успехе. Я договариваюсь с тобой не как с вассалом, а как с равным: ты должен занять Дувр своим войском, чтобы впустить мой флот, когда настанет время; ты должен расположить в мою пользу Витан, чтобы он признал меня наследником Эдуарда. Скажи народному собранию, что я намерен править государством согласно его законам, нравам, обычаям и желаниям. Я настолько уверен в себе, что могу смело сказать: короля, более меня способного защитить Англию от датчан и увеличить благосостояние страны, ты не найдешь во всем мире. За твое содействие я предлагаю тебе в супружество мою прелестнейшую дочь, с которой мы и обручим тебя в самом непродолжительном времени. Твоя сестра, Тира, будет отдана замуж за самого знатного моего барона; за тобой останутся все твои имения, графство и должности, которые ты сейчас занимаешь, а если, как я предполагаю, Тостиг не сможет удержать в своих руках Нортумбрию, то и она перейдет к тебе. Все, что ни пожелаешь, я сделаю для тебя, чтобы ты смог также свободно управлять своими графствами, как управляют, например, графы де Прованс или д’Анжу. То есть: ты только для вида будешь моим вассалом, а на самом деле ты будешь иметь равную со мной власть… Ведь я тоже считаюсь вассалом Филиппа Французского только pro forma. Таким образом, ты ничего не потеряешь со смертью Эдуарда, а, напротив, выиграешь многое. Я помогу тебе победить всех твоих соперников и вообще употреблю силу, чтобы доказать тебе свою любовь и благодарность… Ты, однако, долго заставляешь меня ждать, граф Гарольд!

Граф сделал над собой громадное усилие, чтобы не изменить решению, принятому прошлой ночью, и сказал:

— Все, что ты мне предлагаешь, превосходит самые смелые мои ожидания и превышает мои заслуги… Но я могу только сказать тебе, что Эдуард не может самовольно передавать английский трон по наследству, и я не могу содействовать тебе, потому что это зависит только от Витана.

— А Витан зависит от тебя! — воскликнул Вильгельм. — Я не требую невозможного, так как знаю, что ты имеешь большое влияние в Англии, а если я ошибаюсь, то в этом деле теряю только я! Что ты раздумываешь? Я вовсе не желаю угрожать тебе, но ты ведь стал бы сам смеяться надо мной, если бы я теперь, когда ты узнал мои планы, отпустил бы тебя, не взяв с тебя слова, что ты не изменишь мне… Ты любишь Англию — люблю ли я ее? Ты считаешь меня за чужестранца, так вспомни же, что норманны и датчане одной крови. Тебе, конечно, известно, что Канут был очень любим английским народом, отчего же и Вильгельм не мог бы сделаться популярным? Канут завоевал себе английский трон мечом, а я сделаюсь королем своей родины в силу своего родства с Эдуардом, его обещания и согласия Витана, добытого тобой; отсутствия других достойных наследников и, наконец, в силу родства моей жены с Альфредом, так что в лице моих детей на английском троне будет царствовать саксонская линия во всей своей чистоте. Приняв все это во внимание, скажешь ли ты, что я недостоин английского престола?

Гарольд все еще молчал, а герцог продолжал его убеждать.

— Может быть, мои условия недостаточно заманчивы для моего пленника, сына великого Годвина, которого вся Европа по ошибке считает убийцей моего родственника Альфреда и всех норманнских рыцарей, сопровождавших принца. Или ты сам добиваешься английского трона, и я открыл мою тайну сопернику?

— Нет, — проговорил Гарольд, скрепя сердце, — ты убедил меня, и я весь к твоим услугам!

Герцог радостно вскрикнул и начал повторять условия договора, на что Гарольд ответил ему только кивком головы. Затем они обнялись и пошли обратно к ожидавшим спутникам.

Пока седлали коней, Вильгельм оттащил Одо в сторону и шепнул ему что-то, вследствие чего прелат поспешил доехать до Байе раньше всех.

Целые сутки скакали гонцы, посещая все знаменитые церкви и монастыри Нормандии; им приказано было привезти все, что требовалось для предстоящей церемонии, о которой будет рассказано позже.

Вечером был дан великолепный пир, который показался Гарольду адской оргией. Ему виделось, будто на всех лицах написано торжество, потому что герцогу удалось купить душу Англии; веселый смех присутствующих звучал в его ушах как демонский злорадный хохот. Так как все его чувства были напряжены до предела, когда человек не столько слышит и видит, сколько догадывается о том, что происходит вокруг него, то малейший шепот Вильгельма с Одо действовал на Гарольда, как самый громкий крик, а чуть заметный обмен взглядами подстегивал его фантазию. Он находился в лихорадочном состоянии, чему еще способствовала его рана, к которой он относился слишком небрежно.

После пира его повели в покой, где сидела герцогиня с Аделью и своим вторым сыном Вильгельмом. У последнего были рыжие волосы и свежий цвет лица; подобно своим предкам, датчанам, он обладал особенной красотой и постоянно одевался в самые фантастические костюмы, усыпанные драгоценными каменьями и украшенные богатой вышивкой. Впоследствии его страсть к роскоши и причудливым нарядам дошла до того, что он сделался посмешищем народа.

Гарольд был формально представлен Адели и после этого последовала церемония, на которую Гарольд смотрел как на несерьезное обручение между мужчиной средних лет и маленькой девочкой. Сквозь туман он слышал бесчисленные поздравления, потом перед его почти помутившимся взглядом промелькнул яркий свет факелов, и он опомнился только в коридоре, по которому шел сам не зная куда за герцогом и Одо.

Он оказался наконец в своей комнате, обитой роскошными обоями… Пол, густо усыпанный цветами, в нишах — длинный ряд изображений различных святых. Пробило полночь.

Гарольд задыхался. Он отдал бы все свое графство, чтобы вздохнуть чистым воздухом своей родины. Узкое окно комнаты было сделано так высоко, что он не мог достать до него. В это окно проникал с трудом не только воздух, а даже свет, потому что оно было загорожено большой колокольней соседнего монастыря.