— Но мне надо спросить в последний раз: буду ли я королем английским?.. А если буду, то когда?
Лицо пророчицы оживилось, а огонь вдруг ярко вспыхнул, и из него вылетели оставшиеся кусочки коры. Хильда бегло взглянула на них; затем она торжествующим голосом запела:
Когда волчий месяц снегом
И с румяною зарею
Их луч солнца озарит,
Тогда рока назначенье
Завершит волшебный круг,
Племя Тора ждет паденье,
И умрет Сердиков внук,
Богом данная корона
Озарит чело Саксона.
Пусть же высятся преграды,
Пусть же враг тебе грозит!
Одолеешь все препоны,
Хитрость злобу победит:
РОК венец тебе сулит!
Не назначенный судьбою
Людям путь тебе закрыть:
Ты — под высшей обороной!
И главу твою с короной
Силе ввек не разлучить!
Пока мертвые герои
Еще спят на дне могил
И, пылая жаждой мести,
Не тревожат жизни пир.
Если ж солнце в час полночный
Свод небесный озарит
И меж ним и бледным месяцем
Бой незримый закипит,
Трепещи! Тогда в могилах
Кости мертвых шевельнутся
И, как дух опустошенья,
Над живыми пронесутся!
Трон в твоем пребудет роде,
Твой венец не перейдет
Ни к кому, пока в родимой
Англии, тобой любимой,
Имя саксов не умрет!
Твой народ и твой престол
В одно целое сольются,
Укрепятся, разрастутся
И, как ясеневый ствол,
Силой свежею нальются.
И как вешних вод теченье
Одевает в зелень луг,
Так судьбы предназначенье
Завершит волшебный круг!
Вопрошатель гордый, властный,
Мой ответ произнесен,
Смело в путь пустись опасный
И не бойся грозных волн.
Море дружными валами
Тебя к цели принесет;
И народ твой с ликованьем
На престол тебя взведет.
И лишь с вьюгой и снегами
Волчий месяц прилетит,
Солнце яркими лучами
Твой венец позолотит!
И когда под мраком ночи
Все поблекнет наконец,
В блеске жемчуга и злата
Засияет твой венец.
Невозможно описать, каким торжествующим тоном были произнесены последние слова… Хильда еще несколько минут постояла неподвижно, пока огонь вдруг не погас и внезапно поднявшийся ветер не завыл в развалинах, — тут пророчица без памяти упала. Гарольд поднял глаза к небу и пробормотал:
— Если грешно, как говорят монахи, подымать завесу будущего, то зачем же нам дан ум, который вечно стремится преодолеть поставленные перед ним преграды? Зачем тогда дано и желание все более и более совершенствоваться? Разве можно считать человека совершенным, если он не в состоянии узнать, чем окончатся его предприятия и что будет с ним завтра?
Никто не ответил Гарольду. Ветер свистел и стонал, облака проносились по небу, и звезды начали гаснуть…
На другой день Гарольд, с блестящей свитой и полный надежд, отправился в путь к герцогу Норманнскому.
Часть девятая
КОСТИ МЕРТВЕЦОВ
Глава I
Герцог Вильгельм Норманнский сидел в одной из роскошных комнат Руанского дворца за громадным столом, заваленным разнообразными учеными трудами, над которыми он работал как мыслитель, правитель и полководец.
Перед ним лежал план нового шербургского порта, а возле него любимая книга герцога: «Комментарии» Цезаря, из которой он позаимствовал много полезного. Она была испещрена заметками, сделанными почерком герцога.
Несколько длинных стрел с различными усовершенствованиями в наружной отделке было небрежно брошено на архитектурные чертежи строящегося аббатства и проект льготной грамоты для этой же обители.
В открытом ларчике превосходной работы, который был подарен герцогу королем Эдуардом, находились письма от разных правителей, искавших дружбы Вильгельма или угрожавших его спокойствию.
За спиной герцога сидел его любимый норвежский сокол без клобучка, так как он совершенно не пугался гостей; в дальнем конце комнаты карлик с очень умным лицом рисовал на мольберте сражение при Вольдедюне, бывшее одной из самых блистательных побед Вильгельма на поле брани. Этот эскиз рисовался для герцогини, которая желала перенести его на канву.
Маленький сын герцога возился на полу с огромным бульдогом, который был не расположен играть, и скалил с ворчанием белые зубы…
Ребенок был похож на отца, но его открытое лицо выражало куда меньше ума. Грудь и плечи напоминали богатырское сложение герцога, хотя не обещали стройности. После возвращения Вильгельма из Англии его атлетическая фигура утратила отчасти прежнюю соразмерность. Изменилось и его лицо; черные волосы поредели на висках, а волнения и тревоги оставили глубокие морщины вокруг глаз и алых губ; одним только усилием воли можно было теперь вызвать на этом лице выражение благородной, рыцарской откровенности, которым оно когда-то отличалось.
Великий герцог был не тот прежний пылкий воин; он возвысился, но в душе его ослабло былое величие. Хотя он обладал большими достоинствами, но все же его своенравный, с трудом сдерживаемый характер говорил, кем он мог бы стать, если бы дал простор своим пылким страстям.
Герцог сидел, подперев голову рукой, а перед ним стоял Малье де Гравиль, говоривший с большим оживлением.
— Довольно, — сказал Вильгельм, — теперь я вполне понял жителей этой страны… Они слишком неопытны и убеждены, что мир будет продолжаться до конца света, а поэтому пренебрегают средствами обороны и не имеют, кроме Дувра, ни одной сильной крепости… Ну, а их самих так трудно покорить, что нечего удивляться отсутствию сильных укреплений; они чересчур мужественны… Но вернемся к Гарольду. Ты действительно думаешь, что он достоин славы?
— Да, он, по крайней мере, единственный англичанин, изучавший науки; все его способности так уравновешены и с ними соединяются такое благоразумие и спокойствие, что, когда видишь и слушаешь его, кажется, будто смотришь на мастерски построенную крепость, силы которой неизвестны до штурма.
— Ты увлекаешься, сир де Гравиль, — злобно возразил герцог, мигнув своими темными, блестящими глазами, — ты говорил недавно, что он даже не подозревает о моих притязаниях на английский престол и послушался твоего совета самому поехать за заложниками. Это дает понять, что он человек недальновидный!
