— Юдифь, — воскликнул Гарольд, побледневший как смерть, — не говори мне больше, что тебе не страшно верное заключение!.. Умоляю тебя, приказываю тебе не воздвигать между нами этой преграды! Пока ты свободна, остается надежда, быть может призрачная, но все-таки надежда.

— То, что угодно тебе, будет угодно и мне! — ответила Юдифь покорно, — распоряжайся моей судьбой по своему усмотрению.

Не смея полагаться на себя, чувствуя, что рыдания теснят ей грудь, она быстро ушла, оставив Гарольда одного у могильного камня.

Когда Гарольд на следующее утро вошел в Вестминстерский дворец, намереваясь повидаться с королевой, он нечаянно встретился со своим отцом, который, взяв его под руку, серьезно сказал.

— Сын мой, я имею на душе многое, касающееся всего нашего дома, о чем бы я и хотел поговорить с тобой.

— Позволь мне прийти к тебе потом, — возразил молодой граф, — сейчас мне необходимо видеть сестру, пока она еще не занята своими просителями, монахами.

— Успеешь еще, — отрывисто заметил старик. — Юдифь теперь в молельне, и мы успеем обсудить наши светские дела, прежде чем она будет в состоянии принять тебя, чтобы рассказать последнее сновидение короля, который был бы великим человеком, если бы его деятельность, проявляющаяся постоянно во сне, проявилась бы наяву… Идем!

Не желая раздражать отца отказом, Гарольд со вздохом последовал за ним в ближайший покой.

— Гарольд, — начал Годвин, тщательно заперев дверь, — ты не должен допускать, чтобы король держал тебя здесь ради своих капризов: ты необходим в подвластном тебе графстве. Эти останглы, как мы их называем, состоят большей частью из датчан и норвежцев — упрямого, своевольного народа, который сочувствует больше норманнам, чем саксам. Моя власть основана не только на том, что я одного происхождения с народом Эссекса, как на том, что я старался всеми способами упрочить свое влияние над датчанами. Скажу тебе, Гарольд, что тот, кто не сумеет смирить англо-датчан, не в силах будет удержать ту власть, которую я приобрел над саксами.

— Это я знаю, батюшка, — ответил Гарольд, — и я с радостью вижу, что эти храбрые пришельцы, смешиваясь с более мирными саксами, оказывают на них благотворное влияние в том отношении, что передают им свои более здравые взгляды, постепенно утрачивая свою дикость.

Годвин одобрительно улыбнулся; но потом лицо его стало опять серьезно.

— Это так; но подумал ли ты, что Сивард умаляет славу нашего рода, овладевая умами народа берегов Гомбера, между тем как ты бездействуешь в этих палатах. Подумал ли ты хоть раз, что вся Мерция находится в руках нашего соперника Леофрика и что сын его Альгар, управлявший во время моего отсутствия Эссексом, сделался очень популярным в этой стране?.. Если бы я вернулся годом позже, то все голоса были бы в пользу Альгара, но не в мою… Чернь легкомысленна! Помоги же мне, Гарольд! Сердце мое полно тоски, и я не могу трудиться один… Я никому не говорил еще, как трудно мне было потерять Свена.

Старик замолк; губы его судорожно подергивались.

— Один ты, Гарольд, — продолжал он после минутной паузы, — благородный юноша, не постыдился стать на его сторону перед Витаном… Да, один… И как горячо я благословлял тебя в ту минуту. Но вернемся опять к нашему делу: помоги мне, Гарольд, докончить начатое. Власть укрепляется только поддержкой сильных союзников! Что стало бы со мной, если бы я не нашел себе жену в доме Канута Великого? Ведь это обстоятельство дает моим сыновьям полное право надеяться на благосклонность датчан. Английский трон перешел потом, благодаря мне, снова к саксонскому роду, и я бросил на холодное ложе короля Эдуарда свою прекрасную Юдифь. Если бы от этого брака были дети, то внук Годвина, происходящий из двух королевских домов, был бы наследником английской короны. Я ошибся в расчете и теперь должен начинать дело сначала. Твой брат — Тостиг, женившись на дочери графа Балдуина, придал нашему дому больше блеска, чем силы: иностранец почти не имеет веса в Англии… Ты, Гарольд, должен дать новую опору нашему роду… Я предпочел бы видеть тебя женатым на дочери одного из наших опасных соперников, чем на какой-нибудь иностранной принцессе. У Сиварда нет дочерей, но зато у Альгара есть очаровательная дочь; сделай ей предложение, и ты превратишь Альгара из врага в друга. Посредством этого союза мы подчиним себе Мерцию, и, что весьма возможно, покорим валлийцев, так как Альгар породнился с валлийским королевским домом. С помощью Альгара у тебя появится возможность покорить те марки, которые так плохо защищает Рольф, норманн. Альгар сообщил мне на днях, когда я встречался с ним, что он намерен выдать свою дочь за Гриффита, мятежного короля — вассала Северного Валлиса. Поэтому я советую тебе не упускать случая и свататься скорее. Не думаю, чтобы красноречивый Гарольд получил отказ, — добавил Годвин с улыбкой.

— Батюшка, — ответил Гарольд, предвидевший, к чему клонит отец, и призвавший на помощь все свое самообладание, чтобы скрыть овладевшее им волнение, — я чрезвычайно обязан тебе за твои заботы о моей будущности и надеюсь извлечь пользу из твоих мудрых советов. Я попрошу короля отпустить меня к моим останглам. Я созову там народное собрание, буду проповедовать о народных правах, разберу все недоразумения и постараюсь угодить не только танам, но и сеорлям… Но Альдита, дочь Альгара, никогда не будет моей женой!

— Почему? — спросил Годвин, бросая на Гарольда пытливый взгляд.

— Потому, что она мне не нравится, несмотря на всю свою красоту, и никогда не могла бы понравиться; потому, что мы с Альгаром постоянно были соперниками, как на поле боя, так и в Совете, а я не принадлежу к тем людям, которые способны продать свою любовь, хоть и умею сдерживать свою ненависть. Граф Гарольд сумеет без помощи брака привлечь к себе войско и завладеть властью.

— Ты сильно ошибаешься, — возразил Годвин холодно. — Я знаю, что тебе нетрудно было бы простить Альгару все причиненные тебе обиды и назвать его своим тестем, если бы ты чувствовал к Альдите то, что мудрецы называют глупостью.

— Разве любовь — глупость, батюшка?

— Несомненно, — ответил старый граф не без грусти. — Любовь — это безумие, в особенности для тех, кто убедился, что вся жизнь состоит из забот и вечной борьбы… Неужели ты думаешь, что я любил свою первую жену, надменную сестру Канута? А Юдифь, твоя сестра, любила ли Эдуарда, когда он предложил ей разделить с ним престол?

— Ну, так пусть Юдифь и будет единственной жертвой нашего честолюбия.

— Для нашего «честолюбия», пожалуй, и действительно достаточно ее, но не для безопасности Англии, — сказал невозмутимо старик… — Подумай-ка, Гарольд; твои годы, твоя слава, твое общественное положение делают тебя свободным от всякого контроля над тобой со стороны отца, но от опеки своей родины ты избавишься только тогда, когда будешь лежать в могиле… Не упускай этого из виду, Гарольд! Не забудь, что после моей смерти ты должен будешь укрепить свою власть для пользы Англии, и спроси себя по совести: каким еще способом ты перетянешь на свою сторону Мерцию и что может быть для тебя опаснее ненависти Альгара? Не станет ли этот враг вечным препятствием к достижению твоего полного величия — ответь же, положа руку на сердце, хоть самому себе.

Спокойное лицо Гарольда омрачилось: он начал понимать теперь, что отец прав, и не нашел, что ответить. Старик видел, что победа осталась за ним, но счел благоразумным не показывать этого. Он закутался в свой длинный меховой плащ и направился к двери; только на пороге он обернулся и добавил:

— Старость дальновидна, потому что богата опытом, и я советую тебе не пренебрегать удобным случаем, чтобы не раскаиваться впоследствии. Если ты не завладеешь Мерцией, то постоянно будешь находиться на краю бездны, даже если и займешь самое высокое положение в обществе… Ты теперь, как я подозреваю, любишь другую, которая служит преградой твоему честолюбию; если ты не откажешься от нее, то или разобьешь ее сердце, или всю жизнь будешь мучиться угрызениями совести. Любовь умирает, как только удовлетворится; честолюбию же нет пределов: его ничто не удовлетворит.