— Знаете, и я подымлю! — засмеялась Елена Ивановна. — Можно? Я иногда тоже курю, когда поправляться начинаю.
Касаткин поднес ей огонька. Было приятно нажимать на рычажок безотказной, скользкой зажигалки. Он давно не курил. Ох и отругала бы его Туся!
— Курите, Воропаев, — произнесла Елена Ивановна, — что же вы? Раз никто не возражает…
Он не откликнулся. И не закурил. Навстречу им неслись все новые и новые звездные системы окон. И в каждом что-то неясно трепетало, жило. То ли плясали там, то ли жестикулировали в пылу семейной ссоры.
Приехали.
Вошли в просторное великолепное фойе. Мраморные панели, бронза. Хлоркой попахивало. Как видно, совсем недавно во дворце проводили санитарный день. Отовсюду, угадав в приехавших обещанных знаменитостей, разглядывая их во все глаза, сбежались девушки в разноцветных брюках и лохматые пареньки — кто в джинсах, а кто в черном жениховском костюме и при галстуке.
— Артисты! — уловил Касаткин чей-то восторженный шепот и понял, что эта фраза относится и к нему.
— А Жужжалкина почему нет? — разочарованно спросил какой-то знаток. — Для приманки, что ли, в афишу его вписали?
— Жужжалкин задерживается!
Внезапно в фойе погас свет. Сразу все вокруг заговорили громче, веселей стало почему-то.
— Минуту терпения, товарищи, — донесся чей-то успокаивающий голос. — Это электрик на главном щите колдует. Сейчас!..
Свет зажегся. И Николай Николаевич обратил в связи с этим внимание на плафоны. За молочно-белым стеклом неподвижно темнели многочисленные силуэты бабочек, разнообразных мотыльков, жучков. Грустная память о минувшем лете… В «Голубом зале» было уже полно ветеранов, участников хора. Высоко вскинув головы, царственно неприступные, прохаживались старухи с орлиными профилями. Пиджаки стариков украшали ордена, медали, иностранные военные кресты, значки. Из кармашков, поблескивая, виднелись колпачки старомодных перьевых авторучек. Несмотря на все это, старики вели себя значительно демократичней, улыбались, громко, запросто о чем-то судачили.
— Ребята, у кого есть валидол? — спросил один из них, с венчиком седых волос вокруг лысины и пышной дедморозовской бородой.
Ему тут же протянули с десяток алюминиевых баллончиков. Запахло мятным. Касаткин — боком-боком — переходил от одной группы к другой, всматривался в лица старых женщин. «А вдруг…» Но подбежал необычайно толстый директор дворца с широкими, разлетающимися в стороны штанинами, взял под руку, отвел в уголок и стал умолять его не забывать во время выступления о регламенте.
— О, вы не представляете себе, как это важно! Внимание слушателей не должно ни на минуту ослабевать, ибо… Вы меня понимаете, надеюсь?
Николай Николаевич вышел из «Голубого зала», прогулялся по фойе, разглядывая на стенах бронзовые подносы с чеканкой: буденновца на вздыбленном коне; космонавта, саженками плывущего по Вселенной… На одной из дверей славянской вязью было написано:«Бар».
— Пива нет! — сверкнула на вошедшего антрацитово-черными очами плечистая барменша.
Он попросил стакан грушевой воды.
— Не разливаем! Берите бутылку!
Касаткин огляделся. Ба! И водитель микроавтобуса здесь.
— Остались?
— Назло ей! — сердито жуя бутерброд с красной рыбой, объяснил Воропаев. — Можете, говорит, возвращаться! Мерси вам! Выходит, я только извозчик, да? А Сэм Жужжалкин для других? Для умных? Ну ничего! Дождусь танцев, самую видную малолетку подберу и…
Он не договорил, погас свет. И тут же зажегся снова.
— Электрик у них тот еще! — сердито сделал вывод Воропаев. — То в одну клемму отвертку сунет, то в другую… Методом проб и ошибок. Слушайте, — приканчивая бутерброд, обратился он к барменше, — где тут этот самый щит, пойду гляну. А то свет погаснет, а кто-нибудь вашу выручку — хвать!
— Сюда такие не ходют! — сверкнула она антрацитовыми очами, но, подумав, проворчала: — Второй этаж, направо!
Хлестнул по ушам продолжительный звонок.
— Пойдемте! — тут же забыв о щите, заторопился Воропаев. — Начинается!
В «Голубом зале» шумно рассаживалась за круглые столики молодежь. А вперемежку с ней — ветераны. В фарфоровых чашках уже дымился кофе. Елена Ивановна в темно-синем платье, в наброшенном на плечи белом шарфе, в котором вспыхивала золотая нить, бегала от столика к столику, хлопотала, отвечала на вопросы.
— Товарищи! Что же вы? Кофе стынет! Пейте! Беседуйте! Вас же не по телевизору показывают, — смеялась она, — чего ж стесняться?! Итак, товарищи, у нас нынче в гостях Николай Николаевич Касаткин! Он знаете кем был в молодости? Пламенным революционером! Подпольщиком! Честное слово!..
Ничего не поделаешь, пришлось встать. И даже поклониться.
— Я же говорил, — сочувственно шепнул порозовевшему Касаткину Воропаев. — Бой-баба! А вдруг она и меня сейчас…
Воропаев зря волновался. Скользнув по нему безразличным взглядом, Елена Ивановна повернулась к залу:
— Послушайте! Если звезды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно, значит, это необходимо, чтобы в небе была хоть одна звезда? Слова не мои, а Маяковского, но все равно хорошо! Правда? Так вот, заглянула к нам сегодня на огонек и Татьяна Ахметовна Шарафутдинова. Она является астрономом. И уж она-то про звезды все знает! Татьяна Ахметовна, скажите… А люди там есть?
— Чокнутая! — закрутил головой водитель. — Я же говорил!
Астрономша — она сидела за соседним столиком рядом с похожим на Деда Мороза бородачом — взяла чашку с кофе, сделала глоток. Взял свою чашку и отпил из нее и Касаткин. «Ну, — подумал он, — теперь-то и они все отведают наконец кофе? Я же вижу — хочется…» Так и есть! Словно по команде, собравшиеся осторожно взяли свои чашки, отхлебнули. Поставили чашки на место. По гостиной разнеслось мелодичное звяканье фарфора.
— Что ж, если вам интересно… — задумчиво проговорила Татьяна Ахметовна. — Я могу, разумеется, проинформировать… Относительно обитаемости других миров существует немало версий, — она замолчала. Долго молчала. И все, не шелохнувшись, ждали, что же она скажет. — Но представьте на минуту обратное. Ну… Что мы… Что во Вселенной мы одиноки… — Астрономша снова сделала паузу и оглядела зал.
Все замерли. И смотрели теперь кто куда. Кто в стол, кто в потолок. Только в глубине зала, за столиком, где сидел толстяк директор, произошло какое-то шевеление. Потом ближе возникло это шевеление, еще ближе… К Астрономше шла записка.
— Вам записка, — передавая ей клочок бумаги, шепотом сказал Дед Мороз.
Татьяна Ахметовна развернула, прочла, посмотрела в глубину зала. Директор дворца, приподнявшись, умоляюще приложил руки к груди. Тогда Астрономша сердито смяла бумажку и бросила ее в пепельницу. «Наверно, насчет регламента», — догадался Касаткин.
— Ну что? Представили? — обратилась Астрономша к залу. — То-то же! Понимаете, как же нам всем нужно ценить и беречь друг друга? Дружить!.. Любить!
В наступившей тишине отчаянно громко захлопала в ладоши Елена Ивановна. Спохватившись, все ее неуверенно поддержали. Словно не совсем еще очнулись.
«Так-то оно так, — хлопая вместе с другими, подумал Николай Николаевич, — представить такое можно, что одиноки мы, но… гм…»
Он, однако, не стал уточнять для себя, в чем именно не согласен с Астрономшей. Судя по всему, наступила е г о очередь выступать. Но что же им рассказать? О чем? Вызванные из прошлого, вставали перед ним, мешались, сменяли друг дружку эпизоды, случаи, ослепительные клочья минувшей жизни… Значит, про молодые годы им требуется? Про период подполья? Но что? Что? Может, про то, как они с Тусей клеили на стены депо прокламации… Жеваным хлебом клеили. От обеда сэкономили. Нажуют, нажуют — хлоп, приклеивают. Есть хотелось… Нет-нет да и проглотят немного хлебца… И вдруг обер-мастер. Застукал, гад…
Касаткин поднялся. Приготовился говорить. Не удержался, взглянул в угол на столик директора, а тот воспользовался, поймал его взгляд, приподнявшись, умоляюще приложил к груди руки.
И тут… погас свет. По «Голубому залу» прошло веселое оживление. Кто-то засмеялся.
