— Хорош предмет! Только поможет ли?..

Город уже давно работал, двигался, жил. Со всех ракурсов — в фас и в профиль — демонстрировал он Фомичеву, подзабывшему, что это такое — город, свой кирпичный и бетонный, стеклянный и стальной облик. И, пробензиненный, начиненный белесой цементной пылью и черными микроалмазиками угля, резал глаза, щекотал ноздри воздух. И мчались, мчались, чуть ли не стукаясь бортами, чуть ли не задевая друг дружку, автомашины, нескончаемо, упорно, как в кошмарном, но бодром, скоростном сне. И, серые, расплавленной лавой взметнулись к небу и как бы застыли в том положении, в каком застиг их взгляд Фомичева, дворцы главков. О, какое напряженное, неутомимое действие чудилось, просвечивало сквозь окна и окна. Сквозь сами стены! Гуд шел от этих главков. Да, да, электрическое, на грани вспышки, на грани пережога неумолчное гудение. Как из трансформаторных будок. «Не трогать! Смертельно!» Штаб… Город-штаб. И он, Фомичев, явившийся сюда из тундры за картошкой. Во исполнение приказа-просьбы начальника НРЭ. Как ему проникнуть сюда, в этот гигантский электронный мозг, со своей смехотворной проблемой? Все равно что на полном ходу вскочить в проносящийся мимо поезд. Отбросит, сомнет…

Фомичев налег плечом и боком на тяжелую дверь одного из офисов. Торопиться некуда — он долго изучал обстановку. Ходил по коридорам, таблички на дверях читал, покупал в киосках, которых на каждом этаже было более чем достаточно, газеты и стержни для авторучки, а на четвертом этаже даже приобрел без всякой очереди билет в Тобольск на сегодня, в полночь. Спустился в подвал, где находилась столовая, и пообедал. Ничего готовят, почти так же, как Зоя у них на буровой, на Сто семнадцатой, Галю Лазареву вспомнить, так та лучше даже готовила. И меню обычное: щи да каша — пища наша. С картошкой и здесь, как видно, швах дело. Ну, благословясь — да в воду! Выбрал отдел, как ему казалось, самый могущественный, вошел в приемную.

— Павла Викторовича нет, — оторвавшись на секунду от машинки, встретила его холодным взглядом птица-секретарь с длинными наманикюренными ногтями. До того длинными, что даже просвечивали на солнце. «Как она такими по машинке бьет? Может, они пластмассовые, съемные?» — И когда будет — неизвестно, — бросила она, не отрываясь от машинки.

Договорить не успела, дверь открылась, вошел Павел Викторович. Фомичев сразу это понял. Именно так представлял он себе высокое начальство. В темно-синем костюме, в белоснежной сорочке, с галстуком. Тщательно выбрит. Лицо тяжелое, властное. Птица-секретарь вскочила:

— Павел Викторович, Маслов звонил. Просил меня, как только вы прибудете…

— Хорошо, через минуту соединяй. — Скользнул взглядом по Фомичеву. — Сам откуда?

— Из поселка Базовый! У нас…

Дверь кабинета захлопнулась. Фомичев мялся, не знал, что делать. Может, следом за ним, за Павлом Викторовичем, двигаться?..

— Что же вы? — оторвавшись от машинки, тихо засмеялась птица-секретарь. — Раз он с вами так тепло… Проходите же!

Фомичев открыл дверь, она тут же за ним захлопнулась, и он оказался в полной темноте, в тамбуре. Пошарил, надавил на другую дверь, вошел в огромный кабинет. Что такое? Кабинет был пуст. Только у письменного стола, сбоку, стояли два зеркально черных башмака и валялись серые носки. Фомичев присвистнул. Чудеса! Одно из окон было открыто. Он подошел, выглянул. Не может быть! С шестого этажа?! И почему босиком? Фомичев прислушался. Откуда-то доносился едва слышный плеск воды. Обогнув приставленный к письменному столу другой, длинный, — вместе они, само собой, изображали букву Т, — он пошел вдоль обшитой высокой дубовой панелью стены. Так и есть! Дверь! Абсолютно незаметно врезанная в панель. Как в старых замках. Фомичев надавил плечом, дверь, или, вернее, часть панели, отошла, открыв маленькую комнату. Павел Викторович, подняв правую ногу, мыл ее прямо в раковине. Левую он, видно, уже вымыл. Мокрая она была. Он наследил ею…

— Набегался, понимаешь, по объектам, аж горят ноги, — сказал Павел Викторович. Вздохнул и, оставляя на паркете мокрые следы, зашлепал к письменному столу.

— А я думал, что вы в окно убежали, — следуя за ним, признался Фомичев.

— И сбежал бы, если бы не шестой этаж. Ну, так что у тебя? Давай!

Фомичев выхватил из рюкзака и положил на стол врученную ему Бронниковым фотографию. Павел Викторович протер очки, надел их и с интересом, но нахмурясь взглянул.

— Дворец пионеров? — спросил он.

Фомичев не удержался, хихикнул.

— Однодневный дом отдыха? — предположил Павел Викторович. — Загородная вилла президента Уругвая?

— Овощехранилище! — торжествующе выпалил Фомичев.

Брови Павла Викторовича, будто крыши домиков, уголками поднялись вверх. Он изумленно улыбался. Положительная эмоция. Фомичев хорошо это понимал.

— Адрес на обороте, — сказал он не без намека. — Картошку по этому адресу посылать можно. Дойдет…

Хозяин кабинета, не изменившись в лице — крепкий человек! — перевернул фото, прочел адрес. Покивал…

— Фамилия твоя? Фомичев? Юрий Витальевич? Так-так… Ты где остановился? Нигде?! Ах, мест нет в гостинице? Так-так… Вот видишь, для овощей в первую очередь строим…

— Почему, — возразил Фомичев, — у нас, в Базовом, — даже «люкс» есть!

— Ах, даже «люкс»? Смотри-ка, ну ничего, ничего, сейчас мы тебе и здесь…

Павел Викторович потянулся к телефону. Но Фомичев заверил его, что это ни к чему, что он нынче же уезжает дальше, в Тобольск, ночным поездом…

— В Тобольск, значит? Гм… В Тобольск? — вертел Павел Викторович фотографию. — И тоже, видно, по важному делу? — Вышел из-за стола, стал в одних носках расхаживать по кабинету. — А ты что, Юрий Витальевич, агент по снабжению? Нет? А кто же? Бу-ро-вик?! А я смотрю — что же это за снабженец такой хилый, даже придурковатый, в керосиновую лавку за картошкой явился. А ты, оказывается, буровик!.. Но возникает такой вопрос, — расхаживая по кабинету, размышлял вслух Павел Викторович, — что же ты за буровик такой, если начальник экспедиции с работы тебя сдернул? Никчемный ты, видно, буровик, Юрий Витальевич, а? Или начальник твой сдурел. Слушай, а может, ты ему насолил чем или мешал ему чем-то? — Павел Викторович взглянул, улыбаясь, на повесившего голову, вконец растерянного Фомичева, пожалел его, вероятно. — А что в Тобольск едешь, это хорошо! Там ведь… Такая стройка! Ты погляди — ахнешь. Ахнешь, говорю. Да и город… Интересный, между прочим, город. Родина Менделеева, Ершова! Это который «Конька-горбунка» сочинил. Читал?

— В детстве, — сквозь зубы признался Фомичев. Знал бы Павел Викторович, кто еще в Тобольске родился, так вовсе бы…

Внезапно все разом зазвонили телефоны, включились селекторы…

— Павел Викторович!..

— Павел Викторович!..

Неудачное начало командировки здорово вышибло Фомичева из колеи. Хорошо, что у него уже был выработанный план дня. Хоть и с грузом на душе, но жизнь — согласно плану — нужно было продолжать. Раздумывая над случившимся, кусая губы, он брел по городу и вдруг почувствовал, что к нему возвращаются, как бы всплывают из-под спуда заглохшие чуть знания и инстинкты горожанина. Он не стал, например, махать рукой троллейбусу, прося остановиться и подобрать его посреди проспекта, как сделал это утром, после посещения роддома. Хмурясь, вздыхая, Фомичев посетил несколько магазинов. Купил вина, хлеба, несколько банок консервов, несколько позавчерашних газет — на подстилку и на растопку. (Маленькая накладочка здесь все же произошла. Он упорно совал деньги сделавшей квадратные глаза продавщице, никак не мог взять в толк, что надо пробивать в кассе.) Сделав покупки, долго охотился за такси. В одном рядом с шофером сидел мальчик лет пяти-шести, одна щека вдвое толще другой, леденец за ней. И, разумеется, пялит восхищенный взгляд на мимо промчавшийся троллейбус. Папино такси уже пройденный этап!

— Шеф! — неожиданно выскочило городское, московское словцо. — На Андреевское озеро не подбросишь?