В Германии и Югославии появились новые эмигрантские организации, опекаемые фашистскими властями. По приказу этих властей в рамках управления делами русской эмиграции в Германии, возглавлявшегося генералом Бискупским, было создано объединение русских воинских организаций, во главе которого поставили генерала фон Лампе. /181/

21 мая 1941 г. — за месяц до нападения фашистской Германии на СССР — генерал фон Лампе послал письмо главнокомандующему германской армией генерал-фельдмаршалу фон Браухичу. Лампе просил использовать русских белогвардейцев в войне против СССР. Когда война действительно началась, то утром 22 июня представитель германских властей передал генералу Бискупскому приказ: оставаться на местах и ждать дальнейшего…¹²

Известие о вероломном нападении на «Советский Союз вызвало во всех слоях эмиграции самый живой отклик. В конечном счете это событие привело к окончательному размежеванию эмиграции. В первый же момент были и ликующие, были и такие, кто, забыв все, горел желанием скорее чем-то помогать родине, Красной Армии в борьбе с врагом. Большинство же было охвачено тревогой, ужасом, сомнениями… «Каюсь, — писал потом Л. Д. Любимов, — и в этот день и еще в течение некоторого времени подлинный патриотизм не определял еще моего сознания. Решительный перелом произошел во мне не сразу…»¹³

Отец автора воспоминаний — Д. Н. Любимов, бывший царский сенатор, которому было уже под 80, услышав о том, что немцы начали войну с Россией, «судорожно крестился, повторяя сквозь слезы: Господи! Господи! Спаси Россию!» В сознании этого человека, давно отошедшего не только от политики, но как бы и от самой жизни, в этот критический для его родины момент, как уверяет. Л. Д. Любимов, уже не было накипи многолетних эмигрантских расчетов. Однако было бы ошибочным утверждать, что такие расчеты, связанные прежде всего с надеждой на то, что Советская власть не выдержит тяжелого испытания, вообще исчезли. В то время не было недостатка в заявлениях, откликах, прогнозах, которые исходили и от представителей бывшей российской аристократии, и от эмигрантских политических деятелей разных толков и направлений. Документы рассказывают о случаях прямо-таки анекдотичных, когда уже 22 июня бывшие помещики приглашали друг друга в гости в псковские или рязанские имения, считая, что теперь то они быстро получат возможность туда вернуться.

П. Н. Милюков, который потом выступил с признанием побед Красной Армии, в начале войны поспешил заявить о «гигантской катастрофе». Примерно в таких же тонах говорил находившийся yжe во ту сторону Атлантического океана А. Ф. Керенский. В декабре 1941 г. он вдруг объявил, что «большевизм уже в прошлом» и «программа реконструкции», в реализации которой эмиграции должна принадлежать «законная роль», якобы уже осуществляется¹⁴.

Каждый искал ответ на вопрос: что будет с Россией? Пессимизм, неверие в способность Советского Союза бороться с фашистской Германией превращались иногда в личную драму, были даже причиной трагического исхода. Но с первого дня /182/ Великой Отечественной войны среди эмиграции отчетливо проявились и, чем дальше, тем все больше давали о себе знать настроения совсем другого плана — от сочувствия Красной Армии до уверенности в победе и желания принять посильное участие в ее достижении.

В тот день 22 июня, когда некоторые бывшие помещики давали волю своим мечтам, один русский инженер, живший в Праге, как вспоминает Д. И. Мейснер, сказал: «А ведь стыдно, очень стыдно, что будем мы тут под немцами жить, когда наше место на русском фронте, где сейчас защищают нашу родину другие люди»¹⁵. Более отчетливо, может быть, активная позиция проявилась в поступке другого эмигранта — молодого князя Оболенского. 22 июня он явился к советскому послу во Франции А. Е. Богомолову в Виши и попросил отправить его в Красную Армию, чтобы защищать отечество¹⁶.

О своей уверенности, с самого начала, в поражении гитлеровской Германии пишут некоторые бывшие эмигранты — авторы опубликованных в Советском Союзе воспоминаний. Мною руководило, объясняет Сухомлин, пожалуй, иррациональное, унаследованное от отца и матери древнее чувство, воспитанное всей русской литературой: Россия непобедима, русский народ непобедим, величайшее российское государство не может исчезнуть…¹⁷ Примерно такое же объяснение своего на строения дает П. П. Шостаковский — русский эмигрант, встретивший известие о начале войны в далекой Аргентине. Первые дни после воскресенья 22 июня прошли, как в угаре, писал Шостаковский через много лет. «Читая сенсационные заголовки буржуазных газет, ничего не зная о возможностях Родины защищаться против силы, что до этого момента казалась несокрушимой, беспощадной силой, подавившей всю Европу, мы буквально не находили места»¹⁸.

Старались рассуждать логически, поясняет далее автор воспоминаний, и могли обратиться только к историческим примерам для обоснования своего мнения, что Россию нельзя победить — это страна, в которой даже победители проигрывают войны. Во всех этих рассуждениях не было, конечно, понимания значения и силы социалистического патриотизма советских людей, поднявшихся на защиту своей родины и завоеваний революции. Но эта уверенность в победе, пусть сначала интуитивная, эмоциональная, в тех условиях была важным элементом, моральное влияние которого все больше возрастало.

Можно сказать, что нападение фашистской Германии на Советский Союз стало своего рода лакмусовой бумажкой, выявившей отношение эмиграции, разных ее представителей к своей родине в годину грозной для нее опасности. В результате обнаружился целый спектр настроений и действий — от выступлений откровенных коллаборационистов, сотрудничавших с фашистами, до активного участия в движении Сопротивления. Немало было в эмигрантской среде и людей «осторожных», /183/ выжидающих, куда повернет ход военных событий, как сложится обстановка на фронтах.

В первые недели войны с Советским Союзом около 300 русских эмигрантов в оккупированной части Франции были арестованы фашистскими властями и отправлены в лагерь Компьен. Массовые аресты проводились и вишиским правительством в так называемой «свободной зоне». А. Н. Рубакин был среди тех, кого задержали в Виши. Он вспоминал, как его привезли на огромный стадион. «На скамейках сидело человек пятьсот, большей частью русских эмигрантов, причем некоторые из них в самых невероятных костюмах. У каждого в руках был номер, их вызывали по номерам… Впервые мне пришлось так близко столкнуться с эмигрантами. Многие арестованные на вопрос о профессии отвечали: бывший офицер. Они прослужили офицерами в белой армии, года два. С тех пор лет двадцать работали грузчиками или шоферами во Франции, но все еще считали себя офицерами»¹⁹.

Судя по всему, германское командование и фашистские власти, следуя своим расистским принципам, относились к основной массе русских эмигрантов весьма подозрительно, многие из них были задержаны в предупредительном порядке, с расчетом припугнуть и заставить сидеть смирно. Такая картина наблюдалась не только во Франции. В Болгарии монархо-фашистские власти выслали в июле 1941 г. под надзор полиции большую группу (788 человек) «неблагонадежных агентов коммунистов», среди них были и русские эмигранты²⁰.

В Праге многих арестованных продержали в гестапо три месяца, били, издевались. В первый же день, рассказывает Д. М. Мейснер, заключенным нашей камеры пришлось ползать по бесконечным коридорам тюрьмы на локтях и пальцах ног. Тех, кто помогал себе коленями, били тяжелыми тюремными ключами. Били и за неумелые гимнастические упражнения, за медлительность приседаний, а главное — для острастки и унижения. «Мне не пришлось пережить и малой доли того, что пережили сотни тысяч людей, оказавшихся в лапах гитлеровцев, — пишет Мейснер, — но я вышел из тюрьмы все же сильно помятым»²¹.