Крупные представители русской культуры не были счастливы на чужбине. В этом признавались Шаляпин, Рахманинов, Павлова, Коровин и многие другие. Уже незадолго перед войной в журнале «Современные записки» появилась статья о музыкальном /109/ творчестве в эмиграции. Ее автор с горечью заметил, что композиторы оставили в России всю свою публику. Композитор-эмигрант вынужден был творить без резонанса слушателя, без исполнения, без издания, без отклика критики. И если такой признанный и имевший успех за рубежом композитор, как С. С. Прокофьев, вернулся на родину, то это, по словам автора из «Современных записок», объяснялось тем, что «ему не хватало воздуха и русского понимания, захотелось к своей публике»⁴³.

Среди тех, кто, прожив много лет за рубежом, все больше мечтал о возвращении на родину, был и Ф. И. Шаляпин. «Вижу иногда во сне себя в Большом театре, — писал он дочери И. Ф. Шаляпиной 9 июля 1935 г., — будто бы нужно что-то петь, какой-то концерт, и никого не нахожу — все незнакомые артисты и музыканты, никто меня не узнает, просыпаюсь скучный и думаю: вот сон — а может быть, и наяву было бы также? Да оно и понятно. Почти пятнадцать лет живу по чужим странам, там, в России, уже новое поколение, с новыми мыслями, новыми идеями и делами… Да и болезнь меня как-то пришибла — не то что физически, а так как-то морально. Что-то начал падать духом. Кругом мало утешительного. Работа однообразная и раздражающая. Театры отвратительные: и поют, и играют, как на черных похоронах. Бездарь кругом сокрушительная! Всякий спектакль — каторжная работа. Слушаю ваше радио — и иногда радуюсь. Молодцы ребята…» Здесь и разочарования, и сомнения, и тоска по родине. Ф. И. Шаляпина много раз приглашали в Советский Союз, говоря ему, что, несмотря на длившиеся годами заблуждения, он мог бы «восстановить нормальные отношения с народом, из которого он вышел и принадлежностью к которому гордится». В последние годы жизни Шаляпин живо интересовался всем, что делалось на родине: слушал советское радио, смотрел советские фильмы, читал книги советских писателей. Он гордился своими соотечественниками. «…Что за великолепный народ все эти Папанины, Водопьяновы, Шмидт и Ко, — писал Шаляпин незадолго до кончины, — я чувствую себя счастливым, когда сознаю, что на моей родине есть такие удивительные люди. А как скромны! Да здравствует славный народ российский!!» Воспоминания дочерей великого певца, его собственные письма свидетельствуют о том, что в конце концов «он понял всю трагедию своей жизни, осознал свою ошибку, но… поздно. Он был уже на пороге смерти»⁴⁴. Через 46 лет после кончины Ф. И. Шаляпина, в октябре 1984 г., прах великого певца был перевезен из Парижа в Москву.

В течение нескольких лет после окончания гражданской войны «заграничная организация русской буржуазии и всех русских контрреволюционных партий», белоэмигрантский лагерь в целом подверглись уже влиянию тех сил и тенденций, которые в конечном счете привели зарубежную контрреволюцию к полному ее краху. Потерпели поражение антисоветские мятежи, окончились провалом попытки организации белых десантов, а также многие инспирируемые из-за рубежа контрреволюционные акции. Налицо была прочная и устойчивая стабилизация социализма в СССР: окончание восстановления народного хозяйства, укрепление на основах нэпа хозяйственной смычки между городом и деревней, экономического союза пролетариата и крестьянства; курс на индустриализацию страны; целая полоса признаний Советской республики на международной арене.

С другой стороны, в эти годы определилась частичная стабилизация капитализма. Она была относительной и непрочной, но тем не менее дала толчок к созданию целой системы направленных против СССР экономических и политических блоков. На этом общем фоне начинается новый период истории белой эмиграции, ее политических течений, период, который продолжался вплоть до второй мировой войны.

В сложной, противоречивой обстановке середины 20-х гг. эмигрантские группировки проявляли себя достаточно активно, пытаясь объединить свои усилия в борьбе против Советской власти.

1 апреля 1926 г. газета «Тан» — официоз французского Министерства иностранных дел — поместила очень небольшую, всего в несколько строк, информацию о том, что в Париже в следующее воскресенье откроется «всемирный русский съезд»¹. И хотя это сообщение не было первоапрельской шуткой, этот съезд, который действительно собрался, дал пищу для многих сатирических выступлений. По словам Михаила Кольцова, даже белые газеты (кроме «Возрождения») описывали съезд «в гоголевских тонах», осмеивая высокопоставленных эмигрантов². Но организаторы съезда относились к своему предприятию очень серьезно. /111/

Зарубежный съезд был призван объединить силы белой эмиграции. Это была попытка снова встать на путь вооруженной борьбы. «Бороться всячески и во всех направлениях», — заявил при открытии съезда председатель организационного комитета П. Б. Струве. «Нас не остановит признание Советской власти многими государствами, многими народами», — угрожал с трибуны А. Ф. Трепов. «И прежде всего вопрос о самой жестокой и непримиримой борьбе с III Интернационалом и его слугами…» — настаивал П. Н. Краснов. «Борьба должна быть до конца, без конца до победы», — говорил Н. Е. Марков, приветствуя съезд от имени Высшего монархического совета³.

Попытки объединить силы эмиграции предпринимались уже не раз. Достаточно вспомнить «Русский Совет» Врангеля, Национальный комитет во главе с Карташевым, другие эмигрантские органы. Единства не получалось. В определенных кругах, судя по всему, близких к Врангелю, возникла идея съезда, который стал бы внушительной демонстрацией перед Россией и иностранными правительствами единства «русских зарубежных сил и их целей».

Согласно информации, которая тогда нигде не разглашалась, еще летом 1923 г. началась подготовка к съезду, когда в Париж приехал И. П. Алексинский. Несколько раз он выступал на заседаниях, в которых принимали участие генералы Е. К. Миллер и П. Н. Шатилов, другие эмигрантские деятели. Алексинский сообщил, что генерал Врангель согласен с предложением о съезде и создании центра «объединенной зарубежной России», что А. В. Карташев прислал письмо, в котором просил заранее «выяснить взаимоотношения между русским Национальным комитетом и предполагаемым общим центром», а М. Н. Гирс — председатель совещания бывших русских послов — сказал, что создание такого центра всегда было его мечтой.

Во время этих переговоров составилось мнение, что великий князь Николай должен быть провозглашен на съезде главой «широкого национального фронта». Поддерживая созыв съезда и заявив о подчинении великому князю, врангелевцы тем не менее уверяли, что они стоят вне политики и поэтому отказываются от представительства на съезде армии и офицерских организаций⁴.

Позже был создан оргкомитет по подготовке съезда. В него вошли 72 члена, представлявших разные монархические организации, Национальный комитет, Торгпром. Председателем оргкомитета стал П. Б. Струве. Жизненный путь его достаточно хорошо известен: легальный марксист, потом веховец, правый кадет, монархист, врангелевский министр иностранных дел. Как-то в своем кругу Струве говорил о главном в своей жизни, что хотел бы завещать сыновьям. Оказывается, это была гордость за участие в «белом движении»⁵. И не случайно именно П. Б. Струве возглавил новую эмигрантскую газету, созданную /112/ в 1925 г. на деньги бывшего нефтепромышленника А. О. Гукасова. Само название газеты — «Возрождение» — стало синонимом особой «возрожденческой» философии, пронизанной духом «белой борьбы» и реставрации. На страницах этой газеты широко освещались подготовка к зарубежному съезду, организация выборов, ход его заседаний. В листовке, распространявшейся среди русских эмигрантов, оргкомитет объявлял, что «цель съезда — сплочение воедино всех действенных русских сил во имя освобождения России от ига III Интернационала…». Затем следовал призыв стать участниками фонда российского зарубежного съезда, «не стесняясь размерами своих даяний». Оргкомитет выражал надежду, что все препятствия на пути к созыву съезда будут преодолены⁶.