Масла в огонь подлило сообщение о том, что великий князь Кирилл Владимирович (двоюродный брат Николая II) объявляет себя «блюстителем» пустующего русского трона. Началась ожесточенная борьба между сторонниками двух великих князей: Николая Николаевича (двоюродный дядя Николая II) и Кирилла Владимировича. Если первый прикрывал свой монархизм заявлениями, что он «не предрешает будущего образа правления России», то Кирилл отбросил всякую мимикрию и выдвинул лозунг: «За веру, царя и отечество!» 8 августа 1922 г. Кирилл выступил с обращениями «К русскому народу» и «К русской армии». На следующий день белградская эмигрантская газета «Новое время» объявила, что нет имени более авторитетного в этот момент, чем имя «верховного главнокомандующего русскими вооруженными силами в мировой войне великого князя Николая Николаевича»44. Выступая в городе Сремски Карловцы 5 мая 1923 г., Врангель заявил о подчинении великому князю Николаю Николаевичу45. Николаевцы развернули активную агитацию. Летом и осенью 1923 г. И. П. Алексинский, бывший член «Русского Совета», совершил для этой цели поездку по разным центрам белой эмиграции46.
В поисках новых источников финансирования врангелевцы готовы были на любую авантюру. Во французской печати, например, было опубликовано сообщение о предложении Врангеля осуществить поход на Марокко, с которым он обратился к маркизу Сильвеле — испанскому комиссару в этой колонии. Испанское правительство, однако, отклонило это предложение, считая чрезмерной запрошенную сумму47. Вообще врангелевские финансы складывались из самых разных источников. Здесь были валюта и ценности, вывезенные из Крыма, большие суммы, полученные в результате продажи различного имущества, не растраченные еще фонды бывших российских посольств, военных миссий, закупочных комиссий. Большие ценности были вывезены из Новочеркасска (через Новороссийск) генералом А. П. Богаевским — атаманом «всевеликого войска Донского». Часть из них в пути — на железной дороге и на пароходе — оказалась расхищенной. В печати 20-х годов приводились данные о том, что в Константинополь Богаевский привез 1778 пудов серебра, музейные ценности, так называемую мамонтовскую добычу (драгоценности, награбленные во время рейда белогвардейского генерала Мамонтова) и т. д.
В 1923 и весной 1924 г. среди русской эмиграции вновь поползли слухи об интервенции в Советскую Россию. Наиболее озлобленная и оголтелая часть эмиграции восприняла известие о смерти В. И. Ленина как сигнал для возобновления своих авантюр. «Скоро в поход», — объявил бывший донской атаман генерал П. Н. Краснов. В эмиграции он развил «кипучую» деятельность /35/
В «открытых письмах» казакам-эмигрантам Краснов пытался уверить их, что великий князь Николай «полон жизненной силы» и «уже сейчас приступил бы к работе» (т. е. к вооруженной борьбе с Советской властью. — Л. Ш.), но дело в том, что не было у князя ни одной десятины русской земли, на которую он мог бы опереться48.
Тем временем 31 августа 1924 г. в Кобурге великий князь Кирилл сам провозгласил себя «императором всероссийским». Еще до этого в газете «Вера и верность» был опубликован приказ Кирилла о сформировании корпуса императорской армии. С большой самоуверенностью он объявил, что в течение года вернется в Россию. Высший монархический совет стал оспаривать «Манифест» Кирилла с точки зрения толкования ст. 185 (о престолонаследии) основных законов Российской империи49. Более откровенно выступил В. В. Шульгин, который заявил: «Императорский титул сейчас не помощь, а препятствие для эмиграции».
Во всей этой возне вокруг «императорского трона» было много ярмарочного бума, но присутствовал здесь и расчет на поддержку со стороны реакционных кругов ряда держав, заинтересованных в активном выступлении против Советской республики. Обанкротившиеся лидеры «белого движения» не успокаивались. Они пытались извлечь для себя пользу из всякой передвижки власти в Европе, будь то падение правительства Ллойд Джорджа в Англии, назначение Пуанкаре премьер-министром во Франции или установление в Италии фашистской диктатуры Муссолини. Сохранилась копия конфиденциального письма Врангеля, где он возлагает большие надежды на ослабление действия Рапалльского договора, на изменение отношения германского правительства к Советской республике50.
Известно, что, подписав 16 апреля 1922 г. во время Генуэзской конференции договор в Рапалло, Советское правительство использовало противоречия между капиталистическими державами и прорвало кольцо экономической блокады вокруг Советской России. Попутно Рапалльский договор нанес удар той части российской контрреволюции, которая рассчитывала на усиление в Германии национально-консервативных кругов.
Объективная обстановка толкала Германию на путь мирных взаимоотношений с Советской Россией. Как отметил советский историк А. С. Ерусалимский, в этом сближении «были заинтересованы не только широкие массы немецкого народа, но и влиятельные круги господствующих классов, нуждавшиеся в выходе из внешнеполитической изоляции, а также в том, чтобы получить заказы и загрузить промышленные предприятия»51. Такова была политическая реальность. «Нехорошее время наступило для нас»52, — записал в своем дневнике фон Лампе, когда был заключен договор в Рапалло. И хотя германское правительство не приняло тогда мер для прекращения антисоветской /36/ деятельности эмигрантов, оно не могло уже открыто помогать подготовке новой интервенции.
После Рапалло активизировались монархисты во Франции, возглавляемые А. Ф. Треповым — предпоследним царским премьер-министром. Им хотелось бы нанести, по словам Фолькмана, «как можно скорее решающий удар против большевиков», поскольку они предвидели признание в ближайшем будущем Советской России также и Францией53.
На Генуэзской конференции Г. В. Чичерин сделал заявление о преступных планах новой войны против Советской республики и передал секретариату конференции документ о подготовке выступления врангелевских и других отрядов с польской и румынской территорий. Вслед за этими разоблачениями последовало раскрытие врангелевского заговора в Болгарии.
О «врангелиаде» в Болгарии нужно сказать особо. Политическая борьба приняла здесь самые острые формы. В ходе этой борьбы врангелевские штабы и буржуазные партии встретились с сопротивлением болгарского народа под руководством Коммунистической партии.
Болгарские и советские историки достаточно подробно исследовали события 1922 г. в этой стране. Разоруженная по Нейискому мирному договору 1919 г., Болгария не имела права на объявление всеобщей воинской повинности. Ее вооруженные силы составляли всего 6,5 тыс. человек, включая и полицию. Более многочисленная врангелевская армия, вступив на территорию Болгарии, заключала в себе опасность для находившегося в те годы у власти правительства А. Стамболийского, сформированного мелкобуржуазной аграрной партией — Болгарским земледельческим народным союзом (БЗНС). Это правительство провело некоторые реформы, носившие демократический характер. Внутренняя реакция принимала все меры к тому, чтобы свергнуть правительство БЗНС. В этом ей активно помогала белая эмиграция.
«С первого дня появления врангелевской армии в Болгарии, — пишут Г. И. Чернявский и Д. Даскалов, — Коммунистическая партия приступила к проведению широкой агитационно-пропагандистской и организационной кампании, направленной на разоблачение действительных целей врангелевцев, на разложение белогвардейской армии. Такая кампания велась как легальными, так и нелегальными способами»54.
