Неиссякаемой струей течет с конвейера уголь, заполняя пустые вагонетки.

Постояв несколько секунд на месте, министр почему-то смотрит на свои часы, а затем решительно поднимается наверх, в шумную лаву.

Музыкальная симфония — симфония умного человеческого труда.

Словно железная челюсть, вгрызается бар комбайна в толщу антрацитного пласта. Диски перемалывают уголь и подают его на ленту «грузчика». Отсюда он мощным потоком выливается на скользящий конвейер.

Присев на корточки, пятится впереди комбайна молодой машинист. А рядом с ним, тоже по-шахтерски на корточках, — министр. В своей спецовке, с лампочкой, чумазый от угольной пыли, он сейчас совсем на министра не похож — такой же, как и все в этой лаве, — шахтер. За комбайном идут два опытных крепильщика. Точны и ловки взмахи их топоров, стойки как бы сами вырастают между кровлей и почвой.

Медленно, но неотвратимо движется вперед комбайн.

Помощник машиниста Постойко переносит вслед за его движением светящийся столбик лампочки.

А комбайн идет да идет вперед, не останавливаясь, и кажется, что этому движению конца не будет!

Это и есть те великие минуты полного счастья, триумфа, ради которых и жить, и работать стоит! Конструктор не может, да и не хочет скрыть своего восторга: великолепно работает умная машина — плод его бессонных ночей, тревог, надежд и мук!

И Сидор Трофимович счастлив. Вот, сбылось! На его знаменитой шахте впервые заработала эта знаменитая машина! Как ребенок подле игрушки, суетится вокруг комбайна этот большой старый добрый человек. Он то гладит его рукой, то крепко похлопывает ладонью, как взмыленного коня на скаку, то вдруг по локоть запускает руку в угольную реку конвейера и перетряхивает жирный уголек, любуясь и радуясь.

— Красота, а? Кра-сота! — то и дело восклицает он. — Я же говорил: машина!

И Кравцов, и Андреев, и парторг Павел Недоля, и начальник комбината, и все люди в лаве тоже горды и счастливы: и их доля тут есть, и они приложили руку к тому, чтобы пошла в свой великий путь эта машина-революционер!

Только министр молчит и не улыбается… Он ползет рядом с машинистом, пятясь перед наступающим на них комбайном, внимательно прислушивается, присматривается, и непонятно, нравится ли ему эта машина или он недоволен ею.

Вдруг резким движением поворачивает машинист рукоятку. Вздрогнув, останавливается комбайн. Оглушительная тишина обрывает музыкальную симфонию.

— Все! — кратко говорит машинист и сплевывает наземь.

— Что случилось? — встревоженно восклицает Кравцов. — Поломка?

— Нет! — зло отвечает Постойко. — Перекурка…

Все недоуменно оборачиваются к Сидору Трофимовичу. Тот смущен.

— Я ж тридцать вагончиков подготовил… — бормочет он. — Тридцать вагонов!

— Что этому зверю тридцать вагончиков? — усмехается Трофименко. — Семечки! Двадцать минут работы…

— И больше порожняку нет? — спрашивает, все поняв, начальник комбината.

— Так это ж испытание, испытание машины только… — бормочет начальник шахты. — Машина-то ведь действует…

— Она-то действует, — усмехается Кравцов, — а бездействует кто же?..

— От так, как видите! — сплюнув опять, говорит Постойко. — Та будь оно трижды проклято… — И вдруг, спохватившись, добавляет: — Извиняюсь, товарищ министр!..

Но министр молчит.

И все вокруг него смолкают, даже Сидор Трофимович, для которого недавний триумф вдруг обернулся полным скандалом.

Неловкое, томительное молчание. Министр медленно, словно про себя, читает наименование машины:

— ГУК.

— Горно-угольный комбайн, товарищ министр, сокращенно — ГУК! — спешит с объяснением директор завода.

— Незавидное название. Трофименко невесело усмехается:

— У нас тут даже пословицу пустили: «Кому гуки, а кому муки!»

— Д-да… — медленно произносит министр. — ГУК. Это не имя даже… это… кличка собачья!.. — И вдруг обращается к машинисту: — А окрестить машину надо, а? Ты как думаешь, машинист?

— Машина без имени, как человек без паспорта! — отвечает машинист.

— Правильно! А в паспорте всегда указано: кто, чей, откуда родом, — уже улыбается министр и обращается ко всем: — Я предлагаю, товарищи, дать этой машине почетное название «Донбасс». А?..

— Лучше не придумаешь! — подхватывает Кравцов. — А как же мы будем величать водителя такой машины? Машинист? Так ведь машинистов у нас много: на электровозе, у подъемника, на врубовке… А это ведь небывалый машинист во всей горняцкой истории!

— Верно! — восклицает министр. — Он даже и не машинист, а скорее механик!

Кравцов приподнято и громко объявляет:

— Машинист-механик комбайна! Здорово звучит!

— Так и решили! — весело подтверждает министр.

— Так вам, значит, понравилась машина? — нерешительно спрашивает конструктор.

— Понравилась?! Не то слово, Дмитрий Иванович! Машина — не девушка. Я ей в любви объясняться не буду. А… поверил я в вашу машину, товарищ конструктор. Поверил! И думаю — не ошибся.

— А порожняк? — спрашивает вдруг Постойко.

— И порожняк будет! — отвечает министр. — А не будет, — вдруг озорно блеснул он глазами, как бывало, когда коногонил в шахте, — а не будет, так начальник комбината сядет на электровоз, главный инженер станет десятником откатки, а я… я сдам министерство кому-нибудь более толковому, а сам пойду к тебе учиться на комбайнера…

— Ясно! — негромко говорит начальник комбината.

— И ничего вам не ясно! Ничего! — говорит министр уже в кабинете Сидора Трофимовича.

— Так машина ж выдержала испытание.

— А шахта не выдержала!

— С порожняком мы дело наладим, товарищ министр. Вы же меня не первый день знаете…

— Да разве только в порожняке дело? Раз комбайн так жрет ваш порожняк, так, значит, и весь подземный транспорт надо перестраивать. Пути перестилать. Двухколейные штреки строить. Диспетчерскую службу наладить. А когда комбайны в полную силу войдут, так у вас горные работы начнут отставать, лимитировать…

— Да… — почесал затылок Сидор Трофимович. — Не было у бабы хлопот, так купила порося…

Все рассмеялись.

— Тебя одно порося уже в мыло вогнало… — усмехнулся министр. — А как их будет пять или шесть на шахте? Что тогда? У тебя ствол задохнется от такого изобилия угля!

— Ох, дал бы только бог такое положение! — засмеялся Сидор Трофимович.

— Даст, должно быть!

— Ну, это еще не скоро… — утешает Горового директор завода. — Машина должна пройти еще испытание… проверку временем… в разных горных условиях…

— Правильно! — подтвердил министр. — Сколько вы предполагаете, Дмитрий Иванович, запустить образцов в этом году?

— Мечтаю, товарищ министр, — застенчиво отвечает Трофименко, — испробовать еще… две машины.

— Всего, значит, три? — спокойно уточняет министр. — А начальник комбината что думает?

Снисходительно посмеиваясь, начальник комбината замечает:

— У нашего конструктора домашние масштабы.

— А как вы размахнетесь?

— В три раза больше! Восемь-девять комбайнов!

— Вы б еще сказали — десять-двенадцать! — возмущается директор завода. — Не вам же их делать, а мне!

— Что? Много? — сочувствует министр.

Почувствовав поддержку, директор завода быстро отвечает:

— Хотел бы, конечно, побольше, товарищ министр, но… пять машин я обещаю твердо!

Усмехнувшись, министр загибает пальцы, подсчитывая: — Легко на пальцах подсчитать — три, потом пять и, как предел мечтаний, девять! Так? — И вдруг неожиданно для всех резко заканчивает: — А надо пятьдесят! И еще до конца этого года!

Присутствующие ошеломлены названной цифрой и молчат, один только директор вскакивает с места:

— Пятьдесят?! Но вы забыли, товарищ министр, что у нас сентябрь на дворе?!

— А вы забыли, что есть еще октябрь, ноябрь, декабрь? — вспыхивает министр, и в глазах его зажигается непреклонная воля. — Вы забыли, что завод имени Кирова недаром у нас зовется шахтерским арсеналом! Пятьдесят комбайнов тридцать первого декабря должны быть на шахтах Донбасса!