Ибо, как все мы знаем, если речь идет о том, чтобы защитить реально существующую науку от идеологии, которая держит ее в осаде; отличить то, что действительно относится к науке, от того, что относится к идеологии, не принимая, как это порой происходит, действительно научный элемент за элемент идеологический или, как это часто происходит, элемент идеологический за элемент научный…; если речь идет также о том (и в политическом отношении это чрезвычайно важный момент), чтобы подвергнуть критике претензии господствующих технических практик и обосновать подлинные теоретические практики, в которых нуждаются и будут все больше нуждаться наша эпоха, социализм и коммунизм; если речь идет об этих задачах, каждая из которых требует вмешательства марксистской диалектики, тогда совершенно очевидно, что мы не можем ограничиться формулировкой такой Теории, т. е. материалистической диалектики, которая была бы неудовлетворительной, поскольку она была бы неточной и даже — подобно гегелевской теории диалектики — весьма далекой от точности. Я вполне понимаю, что и здесь эта приблизительность еще может соответствовать определенной степени реальности и поэтому может обладать определенным практическим значением, играя роль указания или справки не только в обучении, но и в борьбе («То же самое и у Энгельса, — говорит Ленин. — Но это для „популярности"»). Но для того, чтобы какая — то практика могла пользоваться приблизительно верными формулировками, необходимо, по крайней мере, чтобы сама эта практика была «верной», чтобы она время от времени могла обходиться без точного выражения Теории и узнавать себя как целое в Теории приблизительно верной. Но когда какая — то практика еще на деле не существует, когда необходимо ее конституировать, приблизительность становится настоящим препятствием. Исследователи — марксисты, которые ведут разведку в таких находящихся на переднем крае науки областях, как теория идеологии (право, мораль, религия, искусство, философия), теория истории наук и их собственной идеологической предыстории, эпистемология (теория теоретических практик математики и наук о природе) и т. д., в этих опасных, но захватывающих областях; те, кто берется за решение трудных проблем в области теоретической практики самого марксизма (в области истории), не говоря уже о других революционных «исследователях», которые сталкиваются с политическими трудностями, принимающими радикально новые формы (Африка, Латинская Америка, переход к коммунизму и т. д.) — все эти исследователи, если в их распоряжении под именем материалистической диалектики окажется только диалектика гегелевская, пусть даже освобожденная от идеологической системы Гегеля, пусть даже объявленная «перевернутой» и «поставлен — ной на ноги» (если это переворачивание заключается в применении гегелевской диалектики к реальному, а не к Идее), все они, несомненно, не слишком далеко продвинутся в своем предприятии! И поэтому все они, идет ли речь о том, чтобы найти решение новых проблем в области реальной практики, или же о том, чтобы обосновать реальную практику, нуждаются в самой материалистической диалектике.

Итак, мы принимаем за исходный пункт те практики, в которых сама марксистская диалектика находится в действии: марксистскую теоретическую практику (А) и марксистскую политическую практику (В).

А. Марксистская теоретическая практика

Существует практика теории. Теория — это специфическая практика, которая воздействует на свой особый объект и имеет результатом свой особый продукт: знание. Рассмотренный сам по себе, всякий теоретический труд предполагает существование данного материала и «средств производства» (понятий «теории» и способа их использования: метода). Материал, который обрабатывается в процессе теоретического труда, может быть чрезвычайно «идеологическим», если мы имеем дело с рождающейся наукой; но если мы имеем дело с уже конституированной и развитой наукой, то он может быть материалом, который уже теоретически обработан, он может состоять из понятий, которые уже подверглись научному оформлению. Используя очень схематичные выражения, мы можем сказать, что средства теоретического труда, которые являются его условиями, т. е. «теория» и метод, представляют собой «активную сторону» теоретической практики, определяющий момент всего процесса. Познание процесса этой теоретической практики в его всеобщности, т. е. как специфицированной формы, как реального отличия практики, которая сама является особой формой процесса всеобщего преобразования, «становления вещей», представляет собой первую ступень теоретической разработки Теории, т. е. материалистической диалектики. Но реальная теоретическая практика (производящая знания) вполне может выполнять свои теоретические задачи, не испытывая при этом потребности в создании Теории своей собственной практики, ее процесса. Так дело обстоит с большинством наук: хотя они и имеют некую «теорию» (представляющую собой сумму их понятий), эта «теория», тем не менее, не есть Теория их теоретической практики. Время Теории теоретической практики, т. е. время, когда та или иная «теория» испытывает потребность в Теории своей собственной практики, — время Теории метода в общем смысле слова — всегда приходит позднее (après coup), для того, чтобы помочь в преодолении практических или «теоретических» трудностей и разрешить проблемы, неразрешимые в игре практики, погруженной в свою деятельность и поэтому остающейся теоретически слепой, или же для того, чтобы взяться за преодоление более глубокого кризиса. Но наука вполне способна долгое время выполнять свою работу, т. е. производить знание, не испытывая потребности в создании Теории того, что она делает, теории ее практики, ее «метода». Возьмем пример Маркса. Он написал десять работ и создал один монументальный труд, «Капитал», не написав при этом своей «Диалектики». Он говорил о том, что напишет ее, но ничего не сделал. Для этого у него не нашлось времени. Но это значит лишь то, что он просто не уделил работе над ней достаточно времени, поскольку Теория его собственной теоретической практики не имела тогда существенного значения для развития его теории, т. е. для плодотворности его собственной практики.

Между тем эта «Диалектика» могла бы представлять большой интерес для нас, поскольку она была бы Теорией теоретической практики Маркса, т. е. определяющей теоретической формой решения (существующего в практическом состоянии) именно той проблемы, которая нас занимает: в чем заключается специфическое отличие марксистской диалектики? Это практическое решение, эта диалектика существует в теоретической практике Маркса, в ней она действует. Метод, который Маркс в своей теоретической практике, в своем научном труде применяет к той «данности», которую он преобразует в знание, и есть марксистская диалектика; и как раз эта диалектика содержит в себе, в практическом состоянии, решение проблемы отношений между Марксом и Гегелем, реальность того знаменитого «переворачивания», с помощью которого в «Послесловии» к «Капиталу» (2–е издание) Маркс дает нам знать, указывает на то, что он свел счеты с гегелевской диалектикой. Именно поэтому мы сегодня сожалеем о том, что Маркс не написал своей «Диалектики», в которой сам он не нуждался и которой он нам не дал, зная в то же время, что мы уже ее имеем и прекрасно знаем, где она: в теоретических трудах Маркса, в «Капитале» и т. д. — ив самом деле, мы находим ее здесь (и этот факт безусловно имеет фундаментальное значение), но в практическом, а не в теоретическом состоянии![81]

Все это прекрасно знали и Энгельс, и Ленин[82]. Они знали, что марксистская диалектика существует в «Капитале», но находится там в практическом состоянии. И поэтому они знали также и то, что Маркс не дал нам «диалектики» в теоретическом состоянии. Поэтому они не смешивали, они не могли смешивать (если не принимать в расчет изложений, носивших чрезвычайно общий характер, или исторически определенных ситуаций, в которых проявлялись чрезвычайные теоретические обстоятельства) указание Маркса на то, что он свел счеты с Гегелем, и знание этого решения, т. е. теорию этого решения. «Указания» Маркса, касавшиеся «переворачивания», могли играть роль сведений, позволявших найти свое место и сориентироваться в области идеологии: они действительно представляли собой указания, т. е. практическое признание существования решения, но отнюдь не строгое знание. Именно поэтому указания Маркса должны и могут послужить нам побудительным стимулом к теоретической работе: мы должны в наиболее строгой форме выразить теоретическое решение, на существование которого они указывают.