Если бы Меньшиков отпустил потяг, то нарта, находившаяся позади него, неминуемо должна бы была подмять его иод себя. Медленно перебирая руками, он стал подбираться к передовым собакам.

— Тах! — собаки замедлили бег и остановились. Впереди на дороге, на нартах сидел Елизарыч, поджидая отставших.

— Завтра, мольче, пурга будет.

— Почему?

— Смотри, небо-то какое!

В предвечерних сумерках безоблачное небо горело фиолетово-красным багрянцем. На горизонте виднелись свинцовосерые тучи.

— Ну, что ж, попьем чаю и двинемся прямо до Оселкина.

Подошла Дорошенко. Немного передохнули — и опять тронулись в путь. Сразу же после привала наткнулись на труп собаки. Через полчаса нашли второй. Видно было, что полуголодные псы не выдерживали тяжелого пути и издыхали буквально на-ходу. На расстоянии 15 километров нашли шесть павших собак. Вороны сидели на трупах и, отяжелев от обильной пищи, с трудом взлетали, перекликаясь мрачными, гортанными криками.

Стемнело. Елизарыч вскакивал, понукал собак и разгонял нарту. Скоро он скрылся в темноте. Равнина казалась бесконечной. Тускло светили звезды, небо подернулось дымкой морозного тумана. Приближались к реке. Чуть виднелся пойменный лес. В этом месте дорога должна была раздвоиться. Одна вела в Оселкино, другая мимо него, прямо в Маркове. Боясь просмотреть поворот, приходилось, напря гая зрение, пристально всматриваться в темноту. Неожиданно впереди выросла фигура Елизарыча, стоявшего у разветвления дорог. Свернув в сторону, поехали по узкой, похожей на просеку тропинке.

Собаки почуяли жилище и сразу подбодрились. Дорога была настолько узка и деревья так близко подступали к ней, что нарта то и дело задевала за стволы. В темноте можно было поломать ноги, приходилось изо всех сил удерживать собак. Скоро выехали на протоку и повернули к поселку. Оставшиеся до Маркова 20 километров шли но долине Анадыря.

На другой день при начавшемся снегопаде путники добрались, наконец, до Маркова.

В Усть-Белой, как и в Ерополе, ярмарка началась бегами. На оленях первый приз взяли сыновья Тыпотыргина и Тынян-Ииляу. Последнему не повезло, так как предсказания Чекмарева полностью оправдались: из Анадыря приехал суд и, после рассмотрения нескольких мелких бытовых дел, приступил к разбору исков, предъявленных пастухами их хозяевам. Тут-то над Тынян-Ииляу и стряслась беда: суд постановил взять у него 1000 оленей в пользу его брата Аачика.

Как и предсказывал Чекмарев, старик на суде козырнул и прошлыми своими «заслугами» перед Оленсовхозом, и «помощью» экспедиции, но суд твердо стоял на своем, и нищий Аачик превратился в табунного «чаучу».

Были и другие дела с таким же исходом. Здесь же на съезде выигравшие дело истцы объединились в коллективы.

Кулаки быстро покинули Усть-Белую, следом за ними выехали судебные исполнители. После рассказывали, что один из исполнителей заехал к Тыпотыргину и слышал, как тот целую ночь напролет выл и плакал около своей яранги. Табун у него был огромный и отбитые но суду олени не делали его беднее, но он был так скуп, что трясся над каждой убитой на мясо важенкой. И теперь, потеряв несколько сот оленей, никак не хотел с этим примириться.

Тынян-Пиляу похудел и был невесел, но держался с достоинством и, повидимому, на что-то надеялся. На другой день после суда он лично осмотрел все нарты экспедиции: кое-что подвязал, починил и «приказал» быть готовыми. Кавранто должен был через три дня начать кочевку на север. Свое обещание в отношении экспедиции старик пока что оставлял в силе.

В числе оленей, выделенных для экспедиции, было 10 кавралнских быков.

В это же время разрешался вопрос и о пастухе-проводнике. Безносый Тэпинто (ему сонному волк откусил нос) согласился проводить партию до Канчалана и, взяв задаток, уехал, чтобы нагнать караван.

Через несколько дней ламуты пригнали обещанных 20 быков. Чукчи посмотрели и подняли ламутов насмех:

— Разве это быки? Они у вас завтра подохнут!

Олени, действительно, были малорослые и «худомозглые».

Следом за ламутами один за другим стали приходить чукчи, обещавшие продать оленей для зимней поездки отряда.

Первым пришел Калянто; он сдержал слово, привез с собой грузовую нарту и отвел в табун двух быков. За Калянто потянулись Нуттецнй, Котыргин, Теперкез и другие. Возле дома выстроились в ряд 25 нарт.

«Пошивочный коллектив», не покладая рук, мял шкурки и мастерил обувь и одежду. Спешно шились брезентовые вьючные сумы.

Аймет оскандалился. Ездил он на пост за юколой для будущих поездок, которые Скляр думал сделать на собаках от Мухоморной, но Аймет вместо 2000 юкол привез едва третью часть. Остальное он пропил и скормил своим собакам.

«Растратчик» сидел перед Скляром, опустив глаза вниз и не зная, куда деть руки.

— Прости меня, Иван Андренч! Правду скажу тебе: прогулял я, мольче. Не плати мне жалованья, не корми, виноватый я…

— Ты мне юколу, парень, доставай! Нечего каяться. Мне работать нужно.

После этого два дня бегал Аймет по знакомым, выпрашивая в долг где свежих чиров, где юколу. Набрать растраченное зря количество, конечно, не удалось.

На прощание камчадалки несли «на память» отряду рукавички, кисеты и сшитые «от себя» чижи. У Первака таких памятных рукавиц набралось нар пять. Ободранный домик экспедиции был похож на узловую станцию. Одна из его комнатушек была до потолка завалена остающимся снаряжением. Были уже приготовлены доски, чтобы заколотить окна.

Васильев должен был в пути присоединиться к партии Скляра, чтобы во время переходов сделать астрономические определения. Скляр рассчитывал его встретить на Мухоморной или где-нибудь дальше.

Наконец тронулись. Хорошо поскрипывал снег под ногами. Дошли до восточного конца ближнего острова, нанесенного на карте. Достали компас и блокнот. Здесь партия должна была привязать свою будущую съемку к съемке геолога Полевого. Отсюда начинался маршрут экспедиции. Скляр определил азимут… Считает шаги: «И раз, и два, и три!..»

Первый кочевой день начался рано. Раньше всех проснулась жена Кавранто (спали в его пологу), развела огонь. Было слышно, как потрескивают сухие ветки.

Попили чаю, закусили холодным вареным мясом. Поев, Кавранто и его сын обулись, натянули стаканчики, взяли чааты и пошли гонять оленей. Из другой яранги, позевывая, выползли Ваня Рентыургин, Первак и пастух Кавранто — Пшгенкэу с женой и братом. Женщины разобрали шатры и уложили груз на нарты, из которых построили загон с широким входом и узким выходом.

Кавранто и Пиненкэу к этому времени отделили диких оленей от ездовых. Из загона в загородку оленей пришлось принять Марии, которой дали в руки ремень и приказали спрятаться у выхода из загородки.

Остальные оцепили группу ездовых быков, оставив свободным лишь путь к входу в загородку. Затем людское кольцо стало понемногу стягиваться. При этом следовало соблюдать массу предосторожностей, так как резкие движения или неуместный крик могли создать лавину, которая легко бы разорвала людскую цепь. В этом случае ездовые олени смешиваются с дикими и надо снова начинать гоньбу. Несмотря на принятые предосторожности, гоньбу пришлось повторить четыре раза, и лишь на пятый удалось медленно подогнать быков к выходу. Несколько оленей были заранее привязаны внутри загородки для приманки остального табуна. Олень всегда спокойно идет к стоящей спокойно же группе.

Когда головные быки зашли в загородку, тишине настал конец. Люди с громкими криками погнали задние ряды. Все стадо ринулось за передовиками к соблазнительному выходу. Настал черед Марии, которая выскочила из-за прикрытия и перегородила дорогу оленям. На помощь Марии пришла жена Пиненкэу.

Внутри загородки в кучу смешались рога, головы и ноги. Пастухи бесстрашно вошли в круг, начали выводить оленей и запрягать их по одному в каждую нарту. С этим делом провозились часов до двух. Наконец все было готово и караван разбит на звенья. Впереди каждого звена помещались легкие санки звенового вожатого, запряженные парой быков. Кавранто один уехал вперед; след его санок должен был указывать путь каравану. Ему же вменялось в обязанность назначать места для ночевок и корма оленей.