Каюр Антроп был одет в двойные пыжиковые брюки и ладно скроенный стаканчик. Вся его одежда была пригнана но росту. На Алеше была «оправа» из белого с желтыми пятнами пыжика; он и вовсе казался нарядным. С партией должны были ехать попутчики — охотники Падерин и Алеша.

— Хак! Хак!

Свистит остол, метко выбирая ту или иную собачью спину.

— Подь! Подь!

Вожак поворачивает вправо.

— Кхр, кхр… — трудно повторимый гортанный звук направляет упряжку влево.

Легкая дорога идет но следу, оставленному чекмаревской артелью.

Как только выехали из полосы тени, отбрасываемой усть-бельскими сопками, стало видно, как па востоке, над пухлыми облачками загорелась алая полоса зари и тундра заиграла желтоватым отблеском во всем величии своего девственного простора. Выехали на лед реки Белой. На очередном привале термометр показал около 40 градусов, но в это же время на реке то и дело приходилось объезжать полыньи, окутанные густым туманом. Наблюдалось совершенно непривычное сочетание льда, сугробов, сорокаградусного мороза и весело журчащих струек воды. Каюры то и дело проваливались, так как обманчивая корка льда выдерживала нарту, но обламывалась под тяжестью бегущего за ней человека. Алеша постоянно вытирал торбаза снегом, чтобы они не промокли насквозь. Быстро стемнело. Каюры по очереди шли впереди нарт, чтобы «беречь» дорогу, т. е. придерживаться колеи, оставленной чекмаревской артелью. Непонятно, как им удавалось в темноте, а иногда и на совершенно гладком льду так хорошо ориентироваться.

— Хлестко едем! — радовался Алеша.

— У Чуванской поварни ночевать будем, верно там и Чекмарева нагоним.

Усталость давала себя знать. Во всех суставах ныла какая-то тупая боль. Одолевала дремота, глаза упрямо не хотели открываться. Нельзя было сохранить никакого представления о направлении пути. Нарты то выпрямляют путь по гладкому льду, то прыгают по кочкам стариц и проток.

Вдруг громкий лай прогнал дремоту. Из Чуванской поварни подавали сигнал артельные упряжки. Предвкушая горячий ужин и сон, путники живо полезли в маленькую дверь.

Под потолком поварни на шестах сушилась обувь, издавая удушливый запах. Десять человек блаженствовали вокруг накаленной до-красна железной печки. Среди сидящих одних только Иванов оказалось восемь человек. Скляр был девятым. Всего с вновь прибывшими в поварню собралось 14 душ, которым и пришлось разместиться бок-о-бок на площади в 8 кв. метров. Поварня представляла собой яму, стены которой были обложены плахами. Потолок имел форму крышки гроба. В поварне встретили Чекмарева и директора Оленсовхоза Друри. Последний был бос и раздет до пояса.

— Я уж не извиняюсь… привыкайте…

— Экспедиция! Ну, значит, пельмени на мази, — подает голос Чекмарев из дальнего угла.

Чукча Иван Кумча из Мухоморьенской артели занялся стрижкой своих пыжиковых брюк.

— Кумча, зачем это?

— Жарко.

Скляр и Мария знали Кумчу по Белой. Это был добродушный и тихий человек, но ночью он оказался крайне беспокойным соседом. Он то задыхался от кашля, то вдруг начинал петь во сне диким голосом чукотские песни.

Кто бы мог подумать, что в этой северной пустыне мог вырасти такой внушительный лес! Могучие тополя, метров на 15, выбросили над землей раскидистые ветви. Под их защитой разросся молодой подрост. Белыми цветами инея расцвели заросли ольховника, окутанные ожерельями заячьих и куропаточьих следов. В гостеприимной чаще леса приютились крытые горбылями кладовушки, поставленные на полутораметровые столбы. Между ними, зарывшись в снег по самые карнизы, раскинулись землянки. В стороне стояла по-русски срубленная изба, занятая местным советом и одновременно служащая жильем Чекмареву. Над гребешком крыши красовался алый флаг. Эти землянки и дом с флагом и представляли собой новый поселок Сталино.

Каюры затормозили. Приветствия утонули в собачьем гомоне. Дверь заскрипела на петлях, и в клубах морозного пара в дом ввалились заиндевевшие люди. Накаленный камбуз дышал жаром и многообещающим запахом оленины. Никогда не снимающийся с плиты огромный чайник бурно кипел, роняя шипящие капли.

Напротив двери, между маленькими окнами, стоял стол. Налево за занавеской виднелась кровать. Пара табуреток и полка с книгами дополняли обстановку жилища Чекмарева.

Алеша Собольков и Антроп подрядились доставить отряд только до поселка Сталино. Здесь, по договору с Чекмаревым, Аймет должен был со своей упряжкой собак перейти полностью на службу в экспедицию.

Вторым каюром сделался Кумча. Оставалось найти знающего проводника, но сколько Скляр ни ездил от одного стойбища к другому, в проводники никто итти не хотел. Надо сказать, что Скляра чукчи встречали хорошо и обещали даже продать ему оленей на ярмарке, но в нужном человеке почему-то категорически отказывали.

Ильпинэ, потеряв мужа, не растерялась, а крепко взялась за хозяйство и, поприжав пастухов своего стойбища, вырастила прекрасное стадо оленей.

Скляр и Мария подъехали к ее яранге. Илышнэ встретила гостей неприветливо, но они все же вошли в полог и, не дожидаясь приглашения, зажгли свою свечу. Аймет и Кумча накормили собак и пошли пить чай к пастухам Ильпинэ.

Хозяйка сердится… Залезла в полог, угощает чаем так, как будто бы отраву в кружки льет. Скляру предстояло уговорить старуху продать ему нескольких оленей, причем он знал, что если бы она ему в этом отказала, то ни один пастух из ее стойбища не посмел бы продать ему ни одной штуки. Мария угостила Ильпинэ сахаром и галетами. Хозяйка как будто бы сменила гнев на милость, заулыбалась и послала за Айметом. Скляр решил, что хозяйка будет говорить о деле, но Ильпинэ все только показывала пальцем на Марию.

— Чего она хочет?

— Застежки ей больно нравятся, что у Марии Тихоновны на рубахе, — отвечает Аймет.

По зеленому борту юнгштурмовки Марии поблескивали медные пуговицы.

— Отдай их ей, Мария! Пусть себе наряжается.

Илышнэ берет острый нож и аккуратно, по одной обрезает все пуговицы.

Тут Скляр заговорил об оленях.

— А зачем они вам?

Долго через переводчика объяснял Скляр цель своей поездки. Говорил он о том, как оторван этот край от «материка», где производятся товары, необходимые в чукотском быту, о том, что экспедиция пришла изучать край, чтобы следом за ней могли притти другие люди и наладить плохо организованное чукотское хозяйство. Скляром не были забыты и богатства горных ущелий, лежащих втуне, он говорил и о том, как нужны эти богатства на сырье для тех самых предметов, в которых так нуждаются чукчи. Много и долго говорил Скляр. Аймет переводил фразу за фразой. Ильпинэ слушала, изредка кивая головой. Наконец Скляр кончил, думая просить продать не меньше десяти быков. Ильпинэ выслушала просьбу и буркнула:

— Цамам! (отказ в резкой форме).

— Иам цамам (почему нет)?

— Мильгитане в тундру придут, чукчам ночевать негде будет. Не дам вам быков, у меня нет лишних!

Сколько ни уламывали старуху, так из этого ничего и не вышло.

К этому времени полог до отказа наполнился обитателями стойбища.

— А кто из вас знает, где тут сера находится?

Почти все утвердительно закивали головами.

— Ну, а кто нас туда проводит?

В ответ — мертвое, смущенное молчание.

— Хозяйка им заказала не ехать с нами, — говорит Аймет.

Вдруг заговорила сама Ильпинэ.

— Есть поблизости чуванец один, его зовут Епичава. Своего стада у него нет, всего 12 быков, делать ему нечего, он только от одного соседа к другому в гости ездит. Вот он вас пожалуй и проводит.

— А где его найти?

— Чумча (близко)! В Котыргино.

Наутро поехали в Котыргино, до которого было километров 12. Епичава, оказывается, уже знал, чего от него хотят, и быстро договорился о цене. Он запряг в легкие санки всего только трех собак и, вместо того чтобы, как полагается проводнику ехать впереди, только показывал Аймету направление, а сам ехал сзади по готовому следу.