В хиленькой хатке с крошечными оконцами кое-как разместились Первак, Бессарабец, Григорий и отставшие от каравана рабочие других партий нашей экспедиции — Баклан и Чайкин. Теперь прибавилось еще двое. Марковцы разошлись по знакомым.

Прибывшие сразу же окунулись в текущие события. Оказывается, Чайкин вез из Ново-Мариинска две бочки дельфиньего жира для собак и утопил их на однохг из перекатов, когда кунгас сел на мель. Пришлось все тяжелое спустить за борт.

Чтобы добыть этот жир, в свое время было потрачено колоссальное количество слов и времени — и вот все же жир погиб.

Вечером Чекхгарев сдержал свое обещание и пришел проведать.

Так началась зимовка в Усть-Белой.

С востока и запада поселок Усть-Белая был огорожен черными утесами. На юге виднелись круто обрывающиеся сопки Алганских гор. Вдоль восточного края долины протянулись зубчатые вершины Пекульнея, откуда зимой дули жестокие ветры. С запада к реке подошли синие вершины хребта Поиньян.

Кочковатая тундра раскинула свой моховой плащ по склонам сопок и Разлогов, окружив людское жилье. Здесь же раскинулся пышными куртинами приземистый кедровый сланник. На песчаных островах против поселка выросли корявые рощи из тальника и красной смородины, подставляя морозам и ветрам беззащитные узловатые ветви. Зимой тут скапливалось огрохшое количество зайцев и куропаток, покрывавших девственный снег замысловатыми узорами следов.

Землянки и деревянные домики выстроились вдоль одной коротенькой улочки. Некоторые землянки, как бы отшатнувшись, стояли несколько в стороне, смотря в реку подслеповатыми глазами окошек. Стены строений были завалены грудой торфяных кирпичей. Крыши обычно представляли собой ивовое и тополевое корье, иногда доски, реже встречались толь и железо.

Все землянки и дома были построены по одному плану: с улицы входишь в сени, служащие одновременно и кладовой. Налево обитая оленьими шкурами дверь ведет в комнату. Стены комнаты обиты газетами и листками из книг. Здесь можно найти и страницы вездесущей «Нивы», и обрывки каких-то кровавых романов, неведомыми путями дошедших сюда с барахолок больших городов; иногда встречаются плакаты самого неожиданного содержания.

Печей здесь нет, но зато в каждой землянке и хатке стоят раскаленные американские камбузы. В самых бедных землянках вместо камбузов с их духовками и прочими удобствами занимают место российские «буржуйки». Обыкновенная русская печь была бы здесь куда как кстати — и хлеб можно в ней печь, и тепло она держит круглые сутки, а от камбуза днем идет нестерпимая жара, а под утро вода мерзнет в чайнике. Из-за таких резких температурных колебаний зимой и старых и малых одолевает злейший бронхит.

В Усть-Белой, как и вообще в округе, нередко можно услышать:

— Нет, мы не русские! Камчадалы мы… Мы с чукчами, почитай, чуть не все в родстве держимся.

Это верно. Поречане основательно забыли своих предков-казаков. Российский корень, завезенный на далекую, забытую окраину, так основательно привился на чужой земле, что через несколько поколений отказался от своей родины.

Необходимо, однако, заметить, что под одеждой, перенятой у туземцев, долгое время еще жил прежний дух русских промышленников-завоевателей. Вышли из употребления пистоли и копья, но казак научился владеть другим оружием — рублем. Делу помогли американские товары, которые проникли с побережья Чукотки по реке Анадырю до самых ее верховьев. Американцы ввозили не только медные котлы для чукчей и камбузы для поречан: большой удельный вес в их ввозе имел также и спирт. Камчадалы, потребляя этот напиток, приучили к нему чукчей и скоро пачали менять спирт на пушнину; блестящие безделушки, иногда пустую жестянку из-под керосина — на ценные лисьи, песцовые и волчьи шкуры. Постепенно камчадал превратился в посредника между чукчами и американским капиталом. Так из среды охотников, рыболовов вышли торговцы.

Царский режим, поощрявший создавшийся контакт американского и местного капитала, немало способствовал развитию в здешних местах настолько своеобразных форм эксплоатации, что и сейчас можно встретить бедняка, считающего истинным «благодетелем» только своего непосредственного притеснителя. Даже среди беднейших камчадалов, закабаленных торговцами, появились мелкие хищники, которые, с одной стороны, зависят от кулаков, а с другой, в свою очередь, не прочь запустить руку за пазуху простаку-чукче.

Докатившаяся с опозданием до берегов Тихого океана волна революции всколыхнула стоячее болото тундры и положила начало новым формам жизни, создав новых людей и новые отношения.

О революции в Анадырском крае рассказал Скляру и Марии Чекмарев.

— В 1918 году вместе с другими моряками-кронштадтцами я приехал на Дальний Восток. Люден здесь всяких много было. Беднота совершенно не разбиралась в происходящих событиях, а кто чуть побогаче, тот с торговцами имел прочную спайку. Про Февральскую революцию можно сказать, что она здесь «состоялась» просто по «распоряжению» из Петропавловска.

Пока было еще мало снега, Скляр и Мария ходили с рекогносцировкой по ближайшим горам. Рабочие были заняты заготовкой дров, для чего приходилось рубить за рекой кедрач и ставить его в «костры». Дырявые стенки экспедиционной хибарки отдавали много драгоценного тепла улице, и поэтому топить печь приходилось чуть ли не круглые сутки. Дней через 10 после прихода в Усть-Белую над тундрой закружилась пурга, когда же прояснилось, то оказалось, что равнины, как и прежде, были без снега, но зато каждый овраг, каждая долинка до краев наполнились блестящим снежным пухом. Ходить стало трудно, а проводить дальние геологические экскурсии и совсем невозможно.

Теплая одежда, вывезенная с материка, оказалась здесь мало пригодной. Полушубки делались на морозе как железные и стояли коробом, рабочие предпочитали ходить в одних только суконных куртках. Высокие сугробы не позволяли ходить в валенках — в них в один момент набивался снег, и поэтому даже в сильные морозы пришлось ходить в сапогах. Наши фланелевые и вязаные рукавицы вызывали у камчадалов улыбки. Постоянно отмораживаемые руки распухали и невыносимо зудились в тепле.

Камчадалы были одеты совсем иначе. Вместо тяжелых валенок у них были зимние камусовые торбаза, портянки заменяли у них меховые чулки (чижи), одетые шерстью внутрь. Пыжиковые брюки и куртка без всяких застежек, сквозь которые в наших полушубках пургой наметало за пазуху целые сугробы снега, были куда удобнее нашей экспедиционной одежды.

Дни шли, и солнце почти перестало показываться над горизонтом. Поселок Усть-Белая расположен южнее Полярного круга и поэтому настоящих полярных ночей здесь не бывает, но в декабре кромешная тьма стояла над поселком до 10 часов утра. В домике экспедиции каждое утро ровно в 7 часов вставал дежурный. Первым долгом он записывал температуру наружного воздуха и давление атмосферы. Этому делу были обучены все, не исключая и малограмотного Сени Бессарабца. В 8 часов проводилась общая побудка, после чего следовали уборка и завтрак, состоявший из кофе, хлеба, масла, сыра, колбасы и гордости здешних мест — кетовой икры. После завтрака каждый брался за свое дело, а его было не мало: заготовлялись дрова и вода, расчищался снег, шла работа в кладовой. Дежурный обычно возился с обедом. Мария обрабатывала летние дневники и вела ежедневную «летопись» событий. Скляр был всецело поглощен организационными заботами, добывая нарты, юколу, одежду и т. д. В иные дни он с утра до вечера бегал от одного председателя к другому.

Часов в 11 в доме открывались ставни, представлявшие собою рамы, обтянутые оленьими шкурами. В здешних местах они были абсолютно необходимы, иначе ординарные стекла окон за ночь покрывались толстым слоем льда. Надо сказать, что даже и меховые ставни нс всегда спасали от мороза, и к утру, обычно, ртуть в комнатном градуснике держалась около нуля.

В хорошую погоду в 11–12 часов дня дальние вершины Пекульнея окрашивались в розовый цвет. Небо над горами казалось беспредельно прозрачным. Сам поселок в это время оставался в тени, отбрасываемой Алданскими горами. По утрам дремотная тишь на улице нарушалась визгом и хохотом школьников, спешивших на занятия. Как только шумливая ватага наполняла школу, в ее дворе появлялся истопник Савва. Он был мал ростом, молчалив и угрюм. Огромный, косматый малахай давил к земле его маленькое тело. Ловко, без лишних движений, колол он дрова и разводил костер, на котором в огромном котле варил «собачью едуску» — рыбу с мукой или какой-нибудь крупой. Изредка Савва выходил на берег и подолгу наблюдал за тем, что делается в реке.