А здесь оказалось, что не только поесть вкусно, но даже и рюмочку опрокинуть не удастся: водка уже давно кончилась, денег нам не давали, а если б и дали — один черт, здесь водки недостать: мусульманская страна, спиртное из-под полы и втридорога! Но безвыходных положений не бывает. Оказалось, что Виталик из Ленинграда припрятал бутылку водки и бутылку сладкого вина для своего дня рождения, которое должно быть у него в начале января.

— Ха! В январе! До января еще дожить надо… — авторитетно заявил Серега.

— Это точно, давай вытаскивай, а то протухнет! В январе, если будет все хорошо, еще достанем! В крайнем случае купим у лавочников вискаря… — поддержали мы Серегу.

Под дружным напором Виталик сдался и извлек на свет божий заветные запасы.

Под сухие галеты, под разогретую на буржуйке кашу из сухого пайка мы выпили из железных кружек за нашу «контору», за наше здоровье, за здоровье наших родных и близких, за удачу и «успех в безнадежном деле». Выпить всем досталось буквально по капельке, но дело ведь не в количестве, а в традиции! Праздник — он и есть праздник…

В тот же вечер мы пошли в кино: у «мусульманского батальона» в обозе оказалась киноустановка. В посольстве взяли какой-то фильм. Сеанс устроили в большом помещении на втором этаже нашей казармы. Все — и солдаты, и офицеры — расселись на койках, на полу, на подоконниках. Фильм был цветной, на экране герои переживали какие-то мелодраматические трагедии.

Но мы больше смотрели на природу, на деревья, на зеленую травку, на чистые улицы с автобусами, на приятные русские лица актеров. Ах, как все-таки хорошо дома! Никакой тебе заразы, дизентерии и гепатита, никаких страшных бородатых рож! А какие у нас женщины! Да практически каждая вторая — красавица! А каждая первая — по крайней мере, симпатичная. А здесь даже глаз положить не на кого: местные женщины темны лицом, тощие, сутулые, с тонкими кривыми ногами…

Время от времени наши командиры ездили в посольство на какие-то совещания. У меня уже давно зрела мысль как-нибудь вырваться вместе с ними, чтобы помыться и постираться. Наконец выдался случай, и я, переодевшись в гражданскую одежду, выехал на УАЗе в посольство в качестве сопровождающего. Я заранее отпросился у Титыча, предупредил Яшу Семенова о том, что задержусь в посольстве. Мы договорились, что из посольства я приду на нашу виллу № 1 — это там, где мы летом жили, — и буду дожидаться машину, которая придет туда часов в семь вечера. С этой машиной я и вернусь в казармы.

В посольской школе, которую мы в свое время осваивали под казарму, было полно пограничников. Они здорово благоустроились, даже завели себе душевую комнату. Я тут же вспомнил вздорную старуху послицу. Вот, наверное, переживает: кругом грязные солдаты-мужики! Не школа, а прямо-таки казарма! Но, насколько я знал, посла сменили, и на смену старому, приехал другой, как говорили, более молодой и энергичный. Я быстро договорился с дежурным комендантом и с огромным удовольствием помылся, постирал носки, майку и трусы. Развесил белье на батарее, и оно достаточно быстро высохло. Ребята угостили чаем.

Чистый, освеженный, я вышел из школы и глубоко задумался. Для полного счастья не хватало одного: хорошо и крепко поесть. Обед я и так уже пропустил. Поесть можно в городе. Ну что ж, поеду в город, буду есть шашлыки. От этой мысли во рту начала обильно выделяться слюна (как у собаки Павлова!), решение было принято окончательно и бесповоротно.

Я вышел к воротам посольства и дождался выезда очередной машины. Договорился с водителем, который и подвез меня по Дар-уль-Аману и высадил на кругу около той самой лавки, где летом я видел на витрине офицерские фуражки и кители. Рядом был дукан, откуда вкусно пахло жареным мясом. Туда я и направил свои стопы.

Народу внутри было немного. Диким женским голосом орал индийские песни магнитофон, пахло шашлыками, какими-то тошнотворными благовониями, керосином и немного анашой. Шашлыки здесь делали мелкие: несколько хорошо прожаренных маленьких кусочков свежей баранины на коротком, не более двадцати сантиметров, металлическом шампуре. Мой аппетит возрастал с каждой минутой. Давненько я не лакомился жареным мясом! Поэтому я заказал пару бутылок кока-колы и сразу двадцать шампуров. Дуканщику показалось, что он ослышался, и он несколько раз переспросил меня. Я подтвердил цифру по-английски, для верности показал на пальцах: двадцать!

Весь дукан с широко открытыми глазами смотрел на меня, когда мне принесли на большом подносе целую груду полузавернутых в широкий лаваш, дымящихся шашлыков. Я огляделся вокруг и увидел, что у всех посетителей на тарелке самое большое два-три шампура. Поэтому они на меня так и глазели… Ну и ладно. Ваше здоровье, ребята!

Потом я заказал еще десять шампуров…

Через полчаса, совершенно разомлевший и в прекрасном расположении духа, я наконец вывалился из дукана.

На улице уже начинало темнеть. Шел дождь со снегом.

Я пошел пешком вдоль проспекта Дар-уль-Аман. Вскоре я обнаружил, что все вокруг пахнет какой-то тухлятиной. Поводил носом и обнаружил, что запах идет от меня, вернее, от моей купленной еще летом афганской дубленки. Под дождем она вся намокла и стала источать такой мерзкий запах, что хоть святых выноси! До нашей виллы идти было еще достаточно далеко. Я ускорил шаг. Тошнотворный запах усиливался. Что делать? Может, скинуть эту гадость с себя и бросить вон в тот арык? Я уже начал расстегиваться, но тут вспомнил, что под дубленкой на мне красный свитер, а поверх него подмышечная кобура с пистолетом, причем кобура на белых ремнях. Оглянулся вокруг. Кругом народ. Зайти бы в какой-нибудь подъезд, чтоб расхомутаться с кобурой, да какие тут подъезды: по одну сторону какие-то дуканы, по другую — виллы. Вот черт! Придется идти так…

Наконец, мокрый насквозь, продрогший и злой, как черт, я добрался до виллы. Обидно, так хорошо все начиналось, и вот концовка вся смазана…

Первым делом скинул проклятую дубленку и хотел ее тут же выбросить. Потом подумал, что в одном свитере все-таки холодно будет возвращаться обратно. Прошел на кухню. Там кто-то из ребят, исполняя обязанности дежурного по кухне, готовил еду.

— Мужики, где бы мне развесить дубленку, просушить?..

— Да вешай прямо здесь, около буржуйки!

Я так и сделал. Ребята налили мне кружку горячего чаю, и я вышел в холл, где стоял большой обеденный стол. Я замерз, как собака, ноги промокли, всего колотило. Горячий чай был весьма кстати. А еще лучше сейчас выпить немного водочки… Для внутреннего сугрева. Да где ее возьмешь? Эх…

Тут со второго этажа в холл спустился какой-то человек, остановился и стал меня весьма недоброжелательно рассматривать. Я мельком взглянул на него: вроде бы незнакомый, по возрасту старше наших бойцов и явно не из «силовиков». Снабженец или хозяйственник? Я из вежливости кивнул ему:

— Здрасте…

Тот ничего не ответил, повернулся и пошел на кухню.

— Эт-т-то что такое? — услышал я с кухни раздраженный голос.

— Да вот, парень наш, из дворцовской охраны, дубленку свою сушит… Он в городе был, за ним машина должна подъехать….

— Кто разрешил пускать посторонних на объект, да еще на кухню? Кто разрешил развешивать здесь всякое тряпье! Здесь продукты! А ну скидывай эту дубленку и гони в шею отсюда всех посторонних!!!

Я с удивлением слушал эти крики. Что это? Это про меня говорят, что я посторонний? Про меня, который прожил на этой вилле почти два месяца, причем тогда, когда и духа этого крикуна в Кабуле не было! Ни фига себе порядочки здесь установились!

Из кухни вышел парень, который готовил еду, и, смущаясь, сказал мне:

— Слышь, старик, шумят тут… уходить тебе надо и забери свою дубленку…

— А кто это так шумит? — демонстративно громко поинтересовался я, наливаясь злобой. Вообще-то я человек очень спокойный и сговорчивый, но иногда бывают моменты, когда сдержаться трудно.