Подписание в 1907 году соглашения открывало новую эру в наших отношениях со старой и, казалось, непримиримой соперницей. Как у нас, так и в Англии были люди, которые отнеслись критически к состоявшемуся между нами соглашению, одни – на основании неискоренимых предрассудков и принципиальных соображений, другие – потому, что находили его для своей страны невыгодным. В Англии такое отрицательное отношение встречалось, главным образом, у лиц, принадлежащих к служебному составу англо-индийского правительства, или у той группы британских государственных людей, которые всегда считали началом всякой политической мудрости непримиримую вражду к России. Во главе этой группы непримиримых стоял бывший вице-король Индии лорд Керзон, нынешний британский министр иностранных дел, который не сошёл с неё и ныне.

Два месяца спустя после моего вступления в должность товарища министра, когда я только начал осваиваться с моими новыми обязанностями, Извольский уехал в трёхмесячный отпуск, передав мне управление министерством. Это был рискованный шаг ввиду моей недостаточной подготовки к самостоятельному управлению делами нашей внешней политики. На моё счастье, за эти три месяца моего первого управления не произошло никаких чрезвычайных событий, которые, благодаря моей неопытности, могли бы иметь не для меня одного невыгодные последствия. Удержать Извольского от задуманной им отлучки не было возможности. При обыкновенно плохом здоровье нервы его, в силу упомянутых выше обстоятельств, настолько были расстроены, что продолжительный отдых стал ему необходим. Кстати для него, отъезд его в отпуск совпал с предстоявшим осенью 1909 года посещением Императором Николаем II итальянского короля в Раккониджи, куда он должен был сопровождать Государя. Впоследствии отсутствия Извольского повторялись неоднократно, и за полуторагодовую мою службу в качестве его товарища мне пришлось управлять министерством в общей сложности более семи месяцев.

С этих пор начались мои правильные и постоянные сношения с покойным Государем, прерванные только раз в 1911 году моей продолжительной болезнью и продолжавшиеся вплоть до отставки в июле 1916 года.

Осенью 1910 года А. И. Нелидов, занимавший пост нашего посла в Париже, заболел тяжелой болезнью, которая в несколько недель свела его в могилу. Вместе с его кончиной открывалась для Александра Петровича Извольского возможность сложить с себя ставшие ему в тягость обязанности министра иностранных дел и занять пост русского посла в союзной нам Франции.

Царская семья в это время находилась в Дармштадте, куда Извольский поехал, чтобы окончательно оформить своё назначение в Париж и равным образом и вопрос о моём назначении ему в преемники. Вернувшись в Петроград, Александр Петрович сообщил мне, что Государь велел ему объявить мне свою волю относительно назначения меня министром иностранных дел и передать мне приказание приехать в Дармштадт для сопровождения Государя в предстоящей поездке его в Потсдам, где он намеревался отдать императору Вильгельму визит, сделанный им незадолго перед тем царской семье в замке Вольфсгартен.

В последних числах октября я приехал в Дармштадт и на следующий день представился Государю в близлежащем Вольфсгартене. Этот загородный дворец, по размерам своим и по скромности обстановки напоминающий усадьбу помещика средней руки, был в это время настолько переполнен гостями, что Государь мог принять меня только в своей спальне, где едва хватало места, кроме кровати, для письменного стола и двух-трех кресел. Государь сказал мне, что остановил свой выбор на мне, потому что в довольно продолжительные сроки моего управления министерством успел со мной познакомиться в достаточной мере и что он надеется, что за время моего пребывания в Петрограде я уже успел приготовиться к занятию должности министра. Затем он перешёл к обсуждению тех вопросов, которых, как нам было известно, должны были коснуться в своих разговорах со мной в Потсдаме германский канцлер и статс-секретарь по иностранным делам. «Не знаю, – прибавил Государь, – будет ли говорить с вами о делах император Вильгельм. Весьма возможно, что он постарается только произвести на вас впечатление, как он часто старается это сделать при первых встречах с незнакомыми ему людьми». На следующий день вечером я сел в Дармштадте в императорский поезд, а утром мы прибыли в Потсдам, где Государь был торжественно встречен. В течение трёхдневного нашего пребывания в Потсдаме я был принят императором Вильгельмом в частной аудиенции, которая продолжалась более часа. Во время этого свидания он говорил со мной о политических делах только в общих выражениях, причём неоднократно упоминал об Извольском в довольно бестактной форме, давая мне понять, что германское правительство не могло установить доверчивых отношений с министром, который служил чужим интересам по крайней мере столько же, если не больше, чем интересам своей собственной страны. Император хотел в этих словах излить своё неудовольствие на моего предшественника за его неизменную верность нашему союзу с Францией и, вероятно, также за недолго перед тем подписанное им соглашение с Англией, с которым император никак не мог примириться. Искусственное поддержание дурных отношений между Россией и Англией было, как известно, всегда одной из основных задач политики Гогенцоллернов. Затем он перешёл к неисчерпаемой теме вековой дружбы между русским и прусским царствующими домами и необходимости поддерживать эту дружбу и впредь для блага России и Германии, в чём я с ним вполне согласился, сказав ему, что ближайшей моей задачей будет изыскание способа, оставаясь верным основным началам русской внешней политики, восстановить между нами доверчивые отношения, поколебленные недавно Боснийско-Герцеговинским кризисом. После нескольких рассуждений на общие темы император, отпуская меня, выразил мне удовольствие, что ему наконец привелось встретиться с русским министром иностранных дел, который мыслит и чувствует, как русский. «С национально настроенным министром, – прибавил император, – нам, немцам, нетрудно будет жить в мире и добром согласии».

Как странно звучали эти слова, когда я вспоминал о них в те дни, когда тот же Вильгельм, отвергнув все примирительные попытки покойного Государя и русской дипломатии, решился на «свежую и радостную войну», которая должна была в его распаленном воображении одним ударом покончить раз и навсегда с Францией и Россией, а с ней вместе и с ненавистным ему и его народу славянством, и на их дымящихся развалинах навеки установить мировое владычество Германии!

Официально праздничная атмосфера Потсдама мало способствовала ведению деловых переговоров, которые поэтому были на следующий день перенесены в Берлин и происходили как у канцлера, Бетмана-Гольвега, так и у статс-секретаря по иностранным делам, Кидерлен-Вехтера, причём с первым они вращались больше в сфере общих принципов, а со вторым носили определенно деловой характер, вникая в сущность рассматриваемых вопросов и касаясь всех их подробностей.

Канцлер произвел на меня выгодное впечатление при первой нашей встрече. Он показался мне человеком честным и прямым, хотя и малоосведомленным в вопросах внешней политики, что я объяснил себе недавним его назначением на высший пост империи после долголетней административной деятельности. Для занятия должности канцлера Германской империи было, конечно, недостаточно близкого знакомства с условиями внутренней жизни сложного политического организма Германской империи. Требовалось ещё и, пожалуй, даже в большей мере, знание разносторонних и вечно меняющихся факторов международных отношений. В пору нашего первого знакомства у Бетмана-Гольвега совершенно не было этого знания, но он и не старался показать, что им обладает, и говорил о вопросах внешней политики, избегая всяких технических подробностей, с точки зрения простого здравого смысла, чем он невольно располагал собеседников в свою пользу.