Морское соглашение с Англией было ввиду этих обстоятельств чрезвычайно желательно. Приезд короля и королевы Англии в Париж в мае 1914 года в сопровождении министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея послужил поводом для первого обмена мыслями между французским и британским министрами и послом нашим А. П. Извольским о желательности соглашения между нами и Англией, подобного вышеупомянутому англо-французскому соглашению. Это было не более как нащупывание почвы, и в случае благоприятного ответа со стороны Грея переговоры должны были быть перенесены в Лондон и вестись графом Бенкендорфом непосредственно с британским правительством.

Как ни ценен был, в моих глазах, наш политический союз с Францией и какое бы значение ни имели установившиеся между нами и англичанами в 1907 году дружественные отношения, приведшие к созданию Тройственного согласия, я не мог не сознавать недостаточности такого политического сочетания с точки зрения обеспечения европейского мира. По мере того, как, на мой взгляд, увеличивались возможности европейской войны, т. е. как мне становилась яснее полная солидарность германских и австро-венгерских интересов на Балканах и на всем Ближнем Востоке, впервые обнаружившаяся во время присоединения Эренталем Боснии и Герцеговины, которое состоялось при открытой поддержке германского правительства, принявшей форму ультиматумного заявления 1909 года, я все более проникался убеждением в необходимости превратить Тройственное согласие в Тройственный союз, в котором я видел единственный противовес Тройственному союзу центральных государств. Тройственный союз России, Франции и Англии представлялся мне основанным на чисто оборонительных началах, ограждавших Европу от постоянной опасности, вызываемой неумелыми поползновениями недобросовестных австро-венгерских политиков, а равно и властолюбивых замыслов пангерманизма. Этот новый Тройственный союз должен был, по моему мнению, отнюдь не иметь характера секретного акта, а быть обнародованным в день его подписания, чтобы осведомить европейские правительства и общественное мнение об истинном его значении и избежать таким образом всяких неправильных толкований его задач и целей. Я не мог, к несчастью, сделать означенную мысль предметом прямых переговоров между нами и державами Тройственного согласия, потому что имел уверенность что несмотря на сочувственное отношение Франции, они были бы обречены на неизбежную неудачу. Тем не менее я не скрывал от представителей Франции и Великобритании моего взгляда на недостаточность Тройственного согласия при том опасном мировом соревновании, на путь которого стала Европа со времени возникновения германских стремлений к континентальной гегемонии. Принципиально со мной соглашались, но признавали моё желание неосуществимым ввиду безнадежности всякой попытки побудить английское общественное мнение отказаться от своего векового предубеждения против европейских союзов.

В письме, которое я писал А. П. Извольскому в марте 1914 года относительно выраженного им предположения о возможности приурочения приезда английской королевской четы с сэром Э. Греем в Париж к первому обмену мыслей о морском соглашении между нами и Англией, есть следующее место, которое я привожу, потому что оно в нескольких словах передает мысль о желательности более тесной связи между державами Тройственного согласия: «По этому поводу считаю долгом сказать Вам, что дальнейшее укрепление и развитие так называемого Тройственного согласия и, по возможности, превращение его в новый Тройственный союз представляется мне насущной задачей. Вполне обеспечивая международное положение России, Франции и Англии, такой союз ввиду отсутствия у названных держав завоевательных замыслов не угрожал бы никому, а являлся бы лучшим залогом сохранения мира в Европе».

Парижские разговоры между г-ми Пуанкаре, Думергом, сэром Э. Греем и Извольским установили вполне определенно принципиальное согласие англичан на заключение между нами морского соглашения по примеру того, которое существовало у них с французами. Британский министр иностранных дел заявил о своей готовности обсудить этот вопрос на заседании кабинета и затем приступить к осуществлению соглашения посредством переговоров с русским послом в Лондоне при техническом участии английского главного морского штаба и нашей морской агентуры.

Таким образом, дело было, казалось, налажено, и нашему морскому агенту в Лондоне, капитану Волкову, были даны из Петрограда соответствующие инструкции. Для подписания акта конвенции английское правительство имело намерение послать в Петроград адмирала британской службы, принца Людовика Баттенбергского, женатого на старшей сестре императрицы Александры Федоровны. В Англии рассчитывали, что командировка принца в Россию не возбудила бы ни особого внимания в печати, ни подозрительности иностранных правительств благодаря близким родственным отношениям между ним и императрицей.

Это происходило в последних числах мая 1914 года. Командировка принца Баттенбергского в Петроград должна была состояться в августе, а первого августа, по новому стилю, разразилась над Европой та буря, которая унесла не только несколько миллионов человеческих жизней, но и низвергла могущественные престолы и потрясла до основания великие империи.

Весной 1914 года двор провёл около двух месяцев в Ливадии. Поездки императорской семьи в Крым стали повторяться ежегодно, а иногда совершались и по два раза в год, весной и осенью, в зависимости от состояния здоровья Цесаревича, который лечился там евпаторийскими грязями, привозимыми морем в Ливадию, где ему устраивали из них ванны на одной из залитых солнцем террас Ливадийского дворца. Это лечение вместе с теплым морским воздухом Крыма укрепляло здоровье наследника и действовало благотворно на местные проявления органической болезни, с которой он явился на свет. Этого было более чем достаточно, чтобы Государь и императрица старались проводить в Крыму возможно долгое время. Здоровье единственного сына было предметом их неусыпных забот, и гнетущее чувство страха за его жизнь, хотя оно и переносилось ими мужественно и таилось глубоко в себе, бросало черную тень на их безоблачное семейное счастье. Под благотворным влиянием пребывания в Крыму Цесаревич неизменно чувствовал себя крепче и бодрее, и у его родителей на время утихала острая тревога о будущности сына и наследника престола и зарождалась надежда увидеть его взрослым и если и не здоровым, то по крайней мере жизнеспособным человеком.

По давно заведенному обычаю, султан по вступлении своём на престол отправлял особое посольство в Ливадию, когда русский двор прибывал туда на более или менее продолжительное пребывание, для приветствия Их Величеств.

В мае 1914 года султан Махмуд V послал с этой целью в Крым министра внутренних дел Талаат-бея и генерала Иззет-пашу. Я приурочил свою служебную поездку в Крым ко времени прибытия в Ялту турецкого посольства. За время двухдневного пребывания послов в Крыму мне пришлось почти постоянно быть с Талаатом и его товарищем. Это дало мне возможность познакомиться, до некоторой степени, с этим человеком, которого без преувеличения можно назвать одним из величайших злодеев всемирной истории.

Прибывший в Ялту по случаю приезда посольства наш посол в Константинополе М. Н. Гирс, хорошо знавший Талаата благодаря своим служебным сношениям с младо-турецким правительством, в котором наряду с военным министром Энвером Талаат играл самую видную роль, предупредил меня, что из всего того, что скажет мне Талаат, мне не следовало верить ни одному слову. Это предостережение вполне соответствовало всему, что мне было известно об этом человеке, и поэтому я внутренне желал бы, чтобы он был со мной по возможности малообщителен. Тем не менее он интересовал меня, и в эту пору даже более, чем когда-либо, потому что мне хотелось хоть поверхностно узнать человека, от доброй или злой воли которого зависела судьба армянских реформ, начатых незадолго перед тем по почину русского правительства и в благополучном проведении которых я принимал активное участие.