Завершив оформление отпуска и даже, к удивлению, без обязательной в последние времена задержки получив в финчасти мизерные отпускные, Геннадий Рудольфович сначала заглянул к себе в кабинет, переложил свою папку с неучтенными документами в портфель, учтенные документы отнес в «секретку» и, как полагается, сдал, а потом сразу, не заглядывая в отдел, словно стеснялся своего нынешнего положения, вышел из здания, казавшегося уже почти чужим. Опять вышел через первый подъезд. Проверив «хвост», прошел по улице, заглянул в «Детский мир» и оттуда, из толпы, позвонил по «сотовику» полковнику Мочилову.

Старенький фургончик «Форд», разукрашенный по бортам рекламными вывесками, подъехал к нужному подъезду «Детского мира». Не оглядываясь, Легкоступов вышел из магазина вместе с толпой, за секунду отделился от нее и юркнул в открытую перед ним дверь, которая сразу же закрылась. И так быстро юркнул, что ему, солидному генералу, правда, больше привыкшему носить гражданские костюмы, чем мундир, но обычно соблюдающему приличествующую званию степенность, показалось даже, что он суетится. Но обстоятельства требовали быстроты, от которой он за последние годы отвык. Про степенность следовало забыть, потому что сейчас он вновь занялся оперативной работой, а не стратегическими разработками, которые выполнять предстояло другим.

В фургончике прямо на металлическом рифленом полу стоял маленький копировальный аппарат с автономным питанием.

– Вот... – согнувшийся из-за низкого потолка, генерал достал из портфеля папку с бумагами и протянул человеку в непонятной синей униформе – в такой обычно сборщики мебели ходят и грузчики в фирменных магазинах. Тот молча начал копировать, а Геннадий Рудольфович, за минуту устав стоять согнувшись, сел на узкую скамью, закрепленную вдоль борта. С его ростом сидеть так было неудобно, но генерал терпел. Некогда тренированное тело это все еще умело.

Процесс занял около пяти минут. Отдельные листы аккуратно, словно их и не перебирали, были водворены в папку на прежнее место.

– Все готово, товарищ генерал, – неожиданно улыбнулся человек в униформе. Сначала казалось, что его мрачное лицо совсем не умеет улыбаться. – Разрешите ехать?

– Поехали. – Легкоступов убрал папку в портфель. – Меня высадите на Комсомольском проспекте, сразу за мостом.

– Есть, товарищ генерал.

Среди сотрудников ГРУ субординация чувствуется больше, чем в ФСБ, – с удовольствием отметил про себя Геннадий Рудольфович. Все-таки армия!

Водитель команду слышал и сразу тронулся.

– Мочилов выполнил мою просьбу?

– Так точно, товарищ генерал. Что смогли, узнали. Машина Решетова закреплена за гаражом Государственной думы. Ни среди депутатов, ни среди помощников депутатов, ни даже среди аппарата Думы человека с фамилией Решетов нет. Остальные мероприятия ведутся по плану. Начинаем осторожно прорабатывать водителя. Но это тонкая ниточка. Водитель не должен знать много. Однако может знать адреса постоянных поездок. Через пару дней после вашего отъезда мы возьмем его в плотную разработку. Машина попадет в аварию, а к водителю применим спецсредства. Не думаю, что простой водитель сможет противостоять им. Это не серьезный агент, и ему просто негде было пройти обучение устойчивости. Тогда что-то выяснится. – Спасибо. Водитель – это все равно вариант. А вы не можете спугнуть самого Решетова? Любая проверка сразу укажет на меня, и все может рухнуть. Хотя, мне кажется, он не очень-то и боится кого-то.

– Товарищ генерал... У нас, извините, специалисты не чета вашим. Нас демократическая чистка не коснулась.

– Это верно! Старые опытные кадры?

– Кадры молодые, только школа старая. А старые кадры охотно передают молодым свой опыт.

– Действуйте.

Туман из головы уплывал медленно, без торопливости, словно настоящий, природный туман с реки вместе с течением. Я начал ориентироваться, не показывая еще этого, хотя и не знал, наблюдает ли хоть кто-то за мной. Просто сработал инстинкт.

Совсем недавно меня доставляли в таком же точно состоянии на самолете размерами поменьше в реабилитационный центр ГРУ. И сопровождение было более приятным. Хорошо было бы и сейчас туда же отправиться в том же сопровождении, но я знаю, что нынешний путь наш лежит под облаками в несколько ином направлении. Только вот в каком? Хорошо бы хоть это определить. Единственное, что я знаю: в прошлый раз меня отправляли для того, чтобы «вытащить» каким-то образом из меня сведения, которых я не помню и вспомнить не могу. Сейчас меня куда-то отправляют, несомненно, с той же целью, только уже совсем другие люди. Они думают, что увозят меня насильно. Это я заставил их думать так. На самом деле мне просто необходимо с ними познакомиться. Более того, я изо всех сил рвусь к этому, все средства использую и по-настоящему через трупы перешагиваю. Совместные результаты должны дать плоды. Однако – прописная истина, но неизменно верная – когда у двух величин совпадают векторы приложения сил, результат может быть совсем не таким, какой ожидается одной из этих величин. Они ожидают, что я вспомню то, чего не знаю. Я ожидаю, что узнаю то, что они скрывают. Посмотрим, кто кого...

Но для начала следует вспомнить не то, что я не знаю, а только то, что я должен знать и помнить, чтобы правильно сориентироваться и вести себя надлежащим образом.

...Я метнул нож с разворота в полупрыжке, что мешало противнику в меня прицелиться, и видел, как лезвие вошло Юрку в горло. Иногда, когда тренируюсь на чучеле и бросаю нож так же в полупрыжке с разворота, даже если изо всех сил стараюсь промахнуться, все равно автоматически попадаю в горло. Двадцать лет почти ежедневной тренировки – это как тюрьма, никуда от приобретенных навыков не уйдешь. Они уже становятся безусловными рефлексами, и мне иногда кажется, что эти умения у меня на лице написаны, когда я просто по улице гуляю.

Но и Юрок былую быстроту не потерял. Он всегда был отличным стрелком – биатлонист хренов! – и в последнюю долю секунды успел в меня выстрелить. То, что я наивно принимал за обрез, оказалось искусно выполненным пневматическим пистолетом, стреляющим шприцем с сильнейшим, надо думать, снотворным. Потому у меня еще и не прошел туман в голове.

Мы рассчитались. Я рассчитался за предательство, Юрок выполнил свою работу и усыпил меня. Не знаю, может быть, и не стоило его убивать. Скорее всего, не стоило. Человеческая жизнь всегда имеет собственную ценность. Даже для меня, в недавнем прошлом высококвалифицированного киллера. А с Юрком мы долго воевали бок о бок. Это многого стоит. Хотя, говоря откровенно, именно это и вызвало невидимый со стороны всплеск моих эмоций, что и привело к такому плачевному концу.

Предают только свои – гласит известная мудрость.

Предательство всегда хуже и подлее откровенной вражды. Предателей уничтожать стоит даже как единицу носителя генетической информации. Чтобы никому больше эта информация не перешла по наследству.

...Но мне больно. Щемит что-то в душе. И вокруг боль чувствуется. Словно аура боли меня окружает. И чужой, и собственной. Я думаю, это потому, что нет уверенности в правоте содеянного. Но, как говорят французы, «на войне, как на войне». Через боль и через собственные страдания я наказал предателя. Бывшего товарища, ставшего предателем. А больно потому еще, что никто не знает, за что Юрок наказан. Все считают, что я просто защищался так, как должен был защищаться специалист моего уровня, и убил его. Просто потому убил, что убивать я умею лучше, чем делать что-то другое. Лучшие специалисты государства за государственный же счет качественно учили меня этому. Я учил Юрка, но ученик учителя навыками не превзошел. Стоит его пожалеть, хотя по большому счету и не надо бы... Я просто победил своего ученика. Так они думают.

Но мне и самому тоже надо, чтобы они так считали. Пусть считают. Пусть знают, что человек я сугубо серьезный и шутить со мной опасно. Пусть будут уверены, что оружие я пускаю в ход еще до того, как начинаю думать.